– Ловко. Ловко, – лаконично сказал Калум после.
Дейви хотел пожать Куиллу руку. Все остальные мальчишки знали, что могли бы справиться так же хорошо, выпади им такой шанс.
Мистер Фаррисс заметил со своей обычной кривоватой улыбочкой:
– Король умер: да здравствует Король, – и пожаловал Куиллу титул «Король Олуша» на всё то время, что они пробудут на Стаке.
Мистер Кейн кисло сказал:
– Господь низвергает гордых и сокрушает сильных. Подумай об этом, малец.
Потом они приступили к делу – убивали олуш, защищались от клювов, были биты крыльями. Но когда Куилл стал искать Мурдо, чтобы забрать свою куртку, оказалось, что друга отправили на другое задание – ловить глупышей. Так что среди олуш ему пришлось расхаживать в одной тоненькой рубахе. Это едва ли его заботило. Он чувствовал себя неуязвимым, согретый лучами тёплого солнца и знанием того, что он король.
Вечером они разожгли костёр из кучи пойманных Мурдо глупышей. Глупыши горят лучше, чем дерево, – птицы они маслянистые. Потом и мужчины, и мальчишки занялись тем, что вырезали из мёртвых олуш желудки – они будут служить бутылками для масла глупышей, которое птицеловы увезут домой. Стак полон богатств – того, что Владыка продаст горожанам, у которых (и вообразить такое трудно) совсем нет птиц, чтобы поесть и согреться, так что им приходится покупать перья, масло и мясо за настоящие деньги.
Устроившись на ночлег в мягкой, уютной и большой отцовской куртке, Куиллиам никак не мог уснуть, несмотря на усталость. Ему казалось, будто Стак всей своей громадой навалился на их маленькую пещеру. Упадёт с устья пещеры единственная капелька – и вот он уже ждёт, когда упадёт ещё одна, и ещё, и ещё… Твёрдо намереваясь не поддаться тоске по дому, он развернул свои мысли прямо как лодку, к более приятным предметам. К Мурдине.
Куилл уснул, думая о ней, но в снах его царил сумбур, как в колонии олуш. Сквозь них брела огромная бескрылая гагарка в белой маске, как какая-то святая разбойница. В его сне её блестящую чёрную спину покрывали вовсе не мягкие перья, а водопад девичьих волос, а из остроконечного тяжёлого клюва вырывались песни, которые пела Мурдина – о деревьях, озёрах и любви.
Двумя месяцами ранее на Хирте
Сброшенный на берег узелок с одеждой. Если бы лодку подбросило на волне, эта котомка могла бы запросто свалиться в море и сгинуть. Но рулевой, мистер Гилмор, каждые пару месяцев приплывал с Гарриса – привозил почту и разные полезные вещи. Это был его особенный талант: приставать к каменистому берегу. Никто больше так не мог. Он досконально знал побережье Хирты и умел сбросить на берег что угодно. Рука у него была крепкая, целился он метко, так что узелок с одеждой покатился по земле и примостился среди ожидающих лодку людей.
В узелке прятались пожитки старого Иана, который отправился на Гаррис проведать свою овдовевшую сестру, да там и умер. Узелок с одеждой – скромное имущество, но некоторые умирают, владея и того меньшим. Позднее обитатели деревни поделят его содержимое – найдут какое смогут применение тряпкам да обноскам. «Парламент» деревенских старейшин решит, кому достанется, к примеру, кисет. Но пока что узелок бросили в классную комнату; были и другие свёртки, ящики и котомки почты, которые надо было выгрузить на берег.
– От чего помер-то он? – спросила Флора Мартин.
– От чего он умер? Воздуха не хватило? Жизнь подошла к концу? От чего люди умирают? – важно спросил пастор, преподобный Букан. – Путь его окончен, и Господь призвал его к себе.
Но лодка принесла не только узелок. Но и Мурдину Галлоуэй. С большой земли. Племянницу миссис Фаррисс. Она дождалась, пока поднимется новая волна, и тупила на берег прежде, чем лодка снова опустилась. Сам Христос, перейдя море, должно быть, сошёл на берег так же безмятежно.
Нос лодки мягко стукался о камни. Немало лодок разбилось о скалы Хирты: из их обломков получались отличные двери и скамейки, ведь на самом острове деревьев не было. Для любого вроде Куилла, никогда не покидавшего дома, дерево было чем-то, что и представить-то трудно.
В этом отношении Мурдина была сродни деревьям. Темноволосая, с по-зимнему бледной кожей, она совсем не походила на женщин с Хирты. Их глаза обрамляли морщины от того, что они постоянно вглядывались в дождь и туман или блики моря. Её глаза были огромными, круглыми и тёмными, как торф. Руки у неё были не грубые и не кривые, как клешни, а гладкие и бледные, а пальцы – длинные. Она жестикулировала ими. Они говорили, эти руки – как и она сама.