Чтобы ДОКАЗАТЬ это, однако, потребуется длинный, очень длинный ответ, пробежка по всему самодержавному прошлому России. Займемся доказательствами? Тогда терпение. Начиналось оно, как мы уже знаем, с террора, с того, что, по словам князя Андрея, «затворил царь страну аки во адовой твердыне».
ДЛИННЫЙ ОТВЕТ (НАЧАЛО)
Конечно, новый царь (Годунов) отменил массовый террор и открыл страну тотчас по воцарении. Но этого оказалось недостаточно, Слишком крутую кашу заварил в ней «мятежник в собственном государстве», как прозвали царя Ивана современники. Очевидно это было даже иностранному наблюдателю, посетившему Москву четыре года спустя после смерти царя (Грозный умер в марте 1584 года). «И хотя эта порочная политика и тираническая практика сейчас прекращены,они так взволновали страну, -- писал английский посол Джиль Флетчер, -- так наполнили ее чувством смертельной ненависти, что она не успокоится (как это кажется теперь), покуда не вспыхнет пламенем гражданской войны» (8). Вот вам другое объяснение драмы Годунова.
Так или иначе, именно ее, эту, гражданскую войну, известную в потомстве как Великая Смута, и попытался предотвратить царь Василий, когда 19 мая 1605 года неожиданно, по словам В.О.Ключевского, «превратился из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам» (9). Сделал, другими словами, нечто подобное тому, что 351 год спустя Никита Хрущев в феврале 1956. «Целую я всей земле крест, -- заявил Василий в соборной церкви Пречистыя Богородицы, -- что мне ни над кем ничего без собора не делати, никакова дурна. И есть ли отец виновен, то над сыном ничего не делать, а буде сын виноват... и отцу никакова дурна не сделати» (10).
Достаточно вспомнить Синодик царя Ивана с его страшными записями: помяни душу такого-то, убитого «исматерью,изженою, и ссыном, исдочерью», чтоб стало исчерпывающе ясно, что именно обещал своему народу новый царь. Но дальше читаем в Крестоцеловальной записи и не такое: «Мне, Великому Государю, всякого человека, не осудя истинным судом..., смерти не предати и вотчин, и дворов, и животов у братьи и у жен и у детей не отымати... Также и у торговых и черных людей дворов, и лавок, и животов не отымати... Да и доводов ложных не слушати, а сыскивать всякими сысками накрепко и ставить с очей на очи, чтобы в том православное хрестьянство не гибло» (11).
Конец доносам, конец конфискациям и показательным процессам, массовым грабежам, казням без суда, конец ПРОИЗВОЛУ – вот же о чем вопиет здесь устами нового царя измученная русская земля. Она почувствовала вкус самодержавия. Она больше его не хотела.
Я вслед за Ильей Эренбургом называю это оттепелью, первой русской оттепелью после свирепой диктатуры. Назовите это, если угодно, как-нибудь иначе. Но изменит ли это ее откровенно либеральный смысл? Нет, она не была успешной, гражданскую войну не остановила, в «прорыв» не переросла. И говорю я о ней лишь как о документальном ДОКАЗАТЕЛЬСТВЕ, что самодержавная государственность с самого ее начала действительно была тем двойственным европейско-ордынским монстром, каким рекомендовал я ее во Вступлении.
Еще более ярким документом времени был Договор 4 февраля 1610 года, заключенный русской делегацией во главе с Михаилом Салтыковым с королем Сигизмундом. По мнению В.О.Ключевского, был этот договор «довольно разработанным планом нового государственного устройства». Не в последнюю очередь потому, что «права, ограждающие личную свободу подданных от произвола власти, здесь разработаны гораздо разностороннее, чем в записи царя Василия». Например, свобода совести, славное наследство нестяжателей XVI века. Или такой пункт: («Каждому из народа московского вольно ездить для науки в другие государства христианские, и государь имущество за то отнимать не будет» (12). Самодержавием в Договоре и не пахло. Законодательная власть присваивалась Боярской думе. «Государь делит свою власть с двумя учреждениями, Земским собором и Думой», которая вдобавок еще называется в договоре «Думой бояр и ВСЕЙ ЗЕМЛИ» (13). Таким образом восстанавливался в силе отмененный Грозным знаменитый Судебник 1550 года, согласно которому царь становился, согласно знаменитому правоведу и скептику В.И. Сергеевичу лишь «председателем думской коллегии». Еще один отчаянный скептик Б.Н.Чичерин вынужден был признать, что «будь этот документ реализован, русское государство приняло бы совершенно другой вид» (14).
Смысл документа очевиден: на московский престол приглашался иноземец и иноверец (королевич Владислав) и права местного населения требовалось обеспечить всесторонне. Но как обеспечить? Салтыков предложил новость -- не только в русской, но и в европейской истории: по сути, полноформатную Конституцию. В начале XVII века! Пройдут столетия прежде чем идея конституционной монархии овладеет умами европейских мыслителей. Откуда она взялась в периферийной, отсталой и главное, НЕЕВРОПЕЙСКОЙ, если верить консенсусу, Москве?