Прибежал Дворянинов и тоже засуетился, запричитал баском. Галая не было — на рефулере. Зато сам багермейстер, заметив палубное происшествие, бросил свой пульт и поспешил вниз.
— Я красил… Я хотел… — уже без гордости пытался объяснить Алеша, но у него не получалось.
Потом его отвели в кубрик, уложили на скамье, всунули в рот каких-то таблеток. Старик сидел рядом, словно у постели умирающего, и соболезновал, и сердился, и бубнил, и ворчал… Когда героический маляр отдышался, в награду ему было:
— Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет!
Не первый раз говорили такое ветераны и не последний, понятно. Алексея же эти изречения волновали теперь все меньше и меньше, поскольку ничего другого уже не ожидал. Постепенно привыкал он сдерживать свою инициативу, и помалкивать отстраненно, и даже увиливать от текущих дел. К осени, как было сказано, доработали они, ветераны и новичок, до взаимного недовольства и безразличия. А тут еще всякие недоразумения одно за другим. Первое: упал в воду с подсобного крана, когда вылавливал крючком якорный буй. Второе: тоже на кране, только похуже вынужденного купания.
В тот раз подвигали земснаряд на новые рубежи. Он ведь не самоходный, этот водоплавающий дом, его челночное движение ограничено точками дна, за которые держится якорями. Подтягиваясь на якорных тросах, как паук в своих тенетах, земснаряд выбирает грунт с одного квадрата, потом принимается за другой, и для этого якоря перекладывают. Поднимают и опускают их с помощью плавучего крана. А кран таскает за собой катерок-буксир, обычно маленький БМК. Вот и тогда все таким же образом происходило. И вдруг — накладка. С верхнего блока стрелы соскочил лебедочный трос. Кому лезть на кран, чтобы водворить его на место? Салаге. Ведь не старому Старику и не Галаю с непомерным животом. Ну, Алеша и вскарабкался по перекладинам, ему нетрудно. Высвободив заклиненный трос, направил в пазе, как полагается. Махнул рукой: дескать, готово, тащите. Старик включил лебедку. И вот тут, придерживая упругую, взъерошенную петлю, Алеша въехал вместе с нею на блок пальцами…
— Это надо же! — ругались после механики. — Как тебя угораздило, черт нескладный?
— Рукавицу зацепило, — объяснял он. — Трос-то весь в лохмотьях.
— У тебя всегда причина! У тебя все не так!
Между прочим, еще удачно отделался этот неудачник Губарев: только кончики двух пальцев прищемило ему. Почти пустяк, но десять дней и в самом деле сидел на больничном. А какому багермейстеру это понравится? Никакому. Даже терпеливый Лаптев осуждал в душе новое безобразие младшего электрика.
А он, такой каверзный парень, разгуливая праздно по городу, додумался наконец до решительного акта: взял и накатал бумагу на расчет. Конечно, мама весьма способствовала оформлению идеи. Ну как же! Сперва два пальца повредили, потом и целую руку отхватят на страшном земснаряде. И поэтому: «Бог с ними, с деньгами, уходи, Алешенька, уходи!» Он и послушался, согласился, тем более что давно вынашивал замысел. Короче говоря, залечив свою травму, Алексей прибыл на участок с готовым заявлением в кармане. Но конторские люди сказали: пускай багер сначала подпишет. И тогда он вышел на дежурство. Вышел, отдежурил, а листочек из кармана почему-то не достал.
Встретили его, кстати, широченными улыбками, хохотом (Дворянинов), дружескими шлепками по спине и по плечам. Они орали наперебой:
— Салага! Сынок! Явился! Как твои грабли? В носу ковырять можешь? А мы тут без тебя… Иди возьми новые рукавички…
Потом ничего такого уже не было, была только работа, работа, работа… Однако Алеша постеснялся предстать перед багермейстером и на вторую смену, и на третью, и еще неделю спустя. Все думал: вот будет скандал, вот случится какая-нибудь неприятность, тогда сразу — «Подпишите, товарищ Лаптев!». А пока ладно, немного осталось, больше терпел.
Свое заявление он сохранял в записной книжке в куртке, которую вешал в шкафчик, приходя на работу.
А неприятность не заставила себя ждать, произошла ночью в конце сентября.
АЛЕКСЕЙ — ЛЕХА
Дождь. Ветер. Шторм. Темнота.
Земснаряд болтался на волнах впустую: не гудел моторами, не громыхал камнями по трубам, не гнал плановую пульпу. Еще днем вырубили ток на подстанции, и потому обогревались и освещались от дизеля, что на плавучем кране. Кран жался под бортом плечистой посудины с заветренной стороны, как Шавка возле Полкана. Ему было страшно — маленькому подсобнику большой гидромеханизации. Ветер усиливался. Волны шли чаще и круче. Шторм накапливал ярость, грозил неминуемой бедой.