— Жулики! — изобличал всю флотилию Галай. — Тунеядцы, зря зарплату получают! Думают, если шторм, так ухо дави двенадцать часов? Нет уж, я на собрании помалкивать не стану!..
Но вдруг опять рация ожила. А в ней — голос главного инженера, спокойный, уверенный даже среди ночи:
— «Семерка», «семерка», прием!
— Слушаю! Слышу. Лаптев.
— Батуев говорит. Доложите. Прием.
Коротко и ясно подтвердил багермейстер известную оказию, ответил на попутные вопросы главного и после этого услышал:
— Понятно. Буксир с тысячника уже вышел. Сейчас подыму спасателей. Моторист на наш БМК едет из дому. — И помягче: — Не унывайте там, догоним вашего электрика. — Но тут же сурово: — Утром подать обстоятельный рапорт. Понятно, Лаптев? Прием окончен. Все.
Снова повеселели Алешины соратники, опять им казалось, что теперь-то уж все в порядке, неприятным совпадениям полный конец. Батуев — не Райка, он и вертолеты добудет, если понадобятся. Главное — не поленился, среди ночи на участок прикатил. Это обстоятельство особенно удивляло и радовало Дворянинова. Он почтительно говорил:
— Во мужик! Когда только отдыхает? Поглядишь: молодой, с бородкой, а до всего ему дело. Во мужик, хоть и начальство! Да?
Галай понимал ситуацию проще:
— Чего такого? Любой на его месте. Что я, что ты. Не понтон — человек в опасности! О чем разговор?
И действительно, тут все было ясно и потому разговор не задержался на Батуеве, а свернул к теме более волнующей, занозистой.
— Все-таки странный он парень, — начал Галай раздумчиво. — Вроде бы наш, а вроде не наш. Набивали сальник недавно: я работаю, он стоит. Говорю ему: «Слетай наверх за папиросами». Не желает! Лень.
— Да не лень, — возразил Старик, — не так ты понимаешь.
— Там как хочешь понимай, а факт на блюде. И других таких фактов целый вагон. Разве не было: мы с тобой ломим, а он с книжечкой прохлаждается. Пока не крикнешь — не встанет. Чего, по-твоему, это не лень?
— Так ты хочешь сказать, он лодырь?
Галай замялся:
— Вот и не знаю, не пойму я теперь…
— Не, — вставил свое словечко Дворянинов, — парень он работящий, не врите. А про все остальное — и верно странный какой-то чудак. Скажешь: сюда не лазай, опасно, сам сделаю — лезет. Его не просят, а он лезет. Я уж вообще соваться в автоматику запретил…
— Ну и зря, — снова надумал перечить Старик. — Ты, значит, специалист, а он всю жизнь на подхвате? Как же опыту набираться, если не подпускаешь к работе? Все и бегать за папиросами да за отвертками для вас? Не та нынче молодежь.
— А ты не бегал? — спросил Галай. — Все бегали, когда были салагами.
— Не та нынче молодежь, — повторил Старик.
Галай почему-то рассердился на это:
— Не та! И я знаю, что не та. Акселераты! Всюду прут на буфет. Образованные — слова им не скажи. О, наш — ты видел его книжонки? «От Шопенгауэра к Хейдеггеру»! А кто такой Хейдеггер, с двумя «г»? Да хоть и с одним «г», все равно не слыхивали. Вот он и ходит салага салагой, а нос по ветру. Чего ему, разумнику, с нами якшаться? Он смолоду в начальники метит, а настоящая работа — временная халтура, сердце у них не лежит.
В непонятном каком-то раздражении долго осуждал Галай умозрительного «акселерата», который оказывается был повинен во всех житейских грехах. Дворянинов ничего не понимал. Старик, вероятно, понимал выбитого из колеи напарника и потому не возражал больше, не плескал масла в огонь.
— Ты про кого? — пытался вникнуть тугодумный электрик.
— Не мешай, — удерживал его Старик. — Пускай выскажется, полегчает. Задумался наш мужичок…
— Чего думать, чего тут думать? — кипятился тем временем Галай. — Я себя знаю, и свое дело знаю, дай бог всякому. А этот чистоплюй еще мозолей на руке не набил, а мне уже указывает: «Зачем, — говорит, — слова нехорошие? Почему, — говорит, — обязательно брань?». Объясняю: гайка легче идет. А он мне и говорит: «Вы ее лучше стихами, стихами. Гекзаметром или ямбом».
Услышав это, Старик засмеялся невольно. Тогда Дворянинов решил, что не грех посмеяться и ему. Воздерживаясь больше часа, он устал быть серьезным, потому хохотал на сей раз мощнее, продолжительней своей нормы. Глядя на него, развеселился в конце концов и сам Галай. Он закричал через смех:
— А какую рационализацию предложил салага, знаете? Предложил крепежные цепи заменить буферными пружинами. Ха-ха-ха!
— Врешь! Пружинами? Го-го-го!
— Буферными! Без булды! Хе-хе!..
— Гы-ы-ы!..
Отгрохав так с полминуты, они смутились, умолкли пристыженно, ибо не время было свою беспечность выставлять. После разрядки с новой силой хлестнула тревога за парня, который странствовал сейчас по волнам один-одинешенек, ежесекундно рискуя молодежной головой. Каким бы он ни был, этот Алеша Губарев, но в любом случае душа болела, все мысли к нему устремлялись и угнетала, терзала невозможность лично ему помочь. А кроме того, после всяческих разговоров и суждений о мальчишке произошло еще что-то в умах ветеранов гидромеханизации. Что именно? Сразу не скажешь. Только почувствовали они какую-то беспричинную вроде бы тоску, болезненный укол своим житейским устоям, вспоминание чего-то важного, утраченного с годами.