В конце концов наступил момент, и близкий к отчаянию парень нащупал глазами пятнышко света, блуждающее в ночи. Расстояние до него было не определить, однако казалось, что это неподалеку. И еще казалось Алеше, будто видит он временами красные крапинки планет возле главного светила — судовые сигнальные огни. Такая астрономическая образность требовала, конечно, соответственной проверки, но откуда же взять телескоп? Напрягая единственный свой прибор наблюдения, вскочил Алеша на ноги, принялся по-всякому вычислять и угадывать курс поискового корабля. Что он поисковый, спасательный, Алеша не сомневался. Ибо никакая иная посудина мелкого калибра не вышла бы в штормовое море просто так, для прогулки в потемках. И уж если кто-то утюжит залив здесь, в стороне от порта, — значит, причиной тому может быть только он — терпящий бедствие гидромеханизатор.
— Ну же, ну! — трепетно бормотал Алексей. — Ну же, право руля!.. Вот он — я! Вот… Не спешите, не промахнитесь!
Как ни печально, а ничего путного не случилось на этот раз — недолго обнадеживал выручательный огонек своим присутствием. Сперва он вроде бы близился, ярчал, но потом вдруг, скрадываясь, потускнел, начал уклоняться куда-то вперед и налево, к мысу. Вскоре исчез… Тем не менее кроме горькой досады оставил Алеше моральной поддержки изрядную дань. Он не ударился в панику, не позволил себе чересчур убиваться теперь. Ведь его ищут! Люди рядом — встревоженные, всемогущие люди! Значит, — порядок, полный порядок!..
И верно: не успел раствориться во мраке буксирный светлячок, два других — БМК, по-видимому, — прорезались, замаячили, надвигаясь на рефулер. Они прошли совсем близко, и все-таки мимо прошли. Алеша кричал, размахивал руками, но бесполезно. При таких помехах, как ветра, волны и двигателей шум, как тьма непроглядная и перемена течений, все это рысканье по заливу спасательных судов походило на игру в жмурки да еще при условии, что беззвучно.
Алеша видел тщетную суету огоньков, которые то удалялись, исчезая совсем, то возвращались, но не дотягивали до рефулера каких-нибудь сто метров. Тогда он хватал в руки лом и громыхал по гулкому боку понтона.
— Фонарик!.. — проклинал нелепость случая, вскрикивал он. — Был бы фонарик — заметили бы…
Тем временем неточность поиска постепенно увела катера к берегу, назад, и Алеша догадался, что это надолго. Потому, огорчаясь, но дела не забывая, подобрал он два последних болта, двинулся дальше употребить их с пользой в своем хозяйстве. Пятый понтон, с которого все началось, беспокоил, смущал парня как личное упущение. И хотя, оставшись без света, он мог бы поостеречься, повременить, однако рабочая забота подгоняла, не считаясь с возросшей опасностью переходов почти что вслепую.
А море — как ждало. Море ловило момент. Концы понтонов колебались вразнобой, будто чаши старинных весов под гирями нерасторопного торговца. С фонариком еще удавалось поймать чутьем падение и взлет соседней площадки, на которую нацелен скачок над водой. Без фонарика то же самое делать — лишь «на авось» полагаться в лучшем случае. И Алексей положился голову очертя. Не захотел лишний раз ползти по трубе, а взял да прыгнул самонадеянно.
Он прыгнул, как прыгал десятки раз до того. Он прыгнул, упустив какую-то долю секунды. Сапог скользнул по наклонной грани принимающего поплавка, второй сапог врезался неуклюже во вздыбленную с подвохом преграду. Еще балансируя на кромке, Алеша понял, что все, инерции не хватит, ему не переступить, не устоять. Он уже знал, что падает, сейчас упадет. Мелькнуло: в гибельной грузной телогрейке… в пудовых сапогах… затылком об понтон… Мелькнуло: неужто конец? Такой бесславный, глупый!..
Ближе к утру ветер, как водится, поослаб, дождик унялся окончательно. Постепенно отряхиваясь от обложных туч, набирало освобожденную высоту, слегка серело предутреннее небо. Заметно спадала нагулявшаяся волна. Шторм затихал. Однако все эти благие уступки природы уже не тешили истревоженную команду земснаряда. Ведь столько времени… С ума сойти! Тут и двужильному работяге не продержаться. А мальчишка…
Молчали. Давно молчали, каждый в себе, — даже Галай не решался опошлить суровую тишину беды неосторожным, неуместным словом. И плохо было — как по покойнику молчать. Но говорить — о чем? Все допустимое высказано, а все невысказанное недопустимо и в мыслях…
Сидели у багермейстера в рубке, Лаптев больше не прогонял.
Сидели на полу помещения, втиснувшись по углам понурыми спинами.
Ждали. Ждали, ждали и наконец дождались.
— «Семерка», «семерка», диспетчер говорит. Прием! — И вслед за этим взахлеб: — Мальчишки, все хорошо! Слышите, мужики? Все хорошо. РБТ вернулся…