— Нравится? — ревниво спросила Галка.
— Ничего себе. Будуаром пахнет.
Она рассмеялась:
— А ты его нюхал, будуар? — И небрежно, точно само собой, предложила церемонию. — Сперва по коктейлю. Сейчас я такой сочиню — закачаешься, Румынчик!
Пока она производила алкогольную мешанину возле бара, где, множась в зеркалах, толпилось нахальное полчище бутылок, Ромка украдкой вглядывался в наружный, перекроенный облик приятельницы. Да, изменилась, это уж точно… Веки в «живописи», лакированные ногти, пепельная прическа, хотя недавно беленькой была. И обмундирована непривычно: джинсовая сверху донизу, на ногах то ли обувь, то ли подставки, чтоб роста набрать.
— Ну вот, — смакуя роль светской дамы, воскликнула Галка, — готово! Коктейль «Гризли». По рецепту одного моряка.
Она подсела на тахту совсем рядышком, нарочно касаясь Ромкиного плеча. Он хотел отстраниться, но не решился обнаружить свое смущение, зато всякую словоохотливость потерял. А Галка тормошила:
— Ну, Ромочка! Румынчик! Ромашка!.. Так о чем говорил на улице? Кто просит бездельничать? Я ни грамма не поняла.
— И не поймешь, — Ромка шумно вздохнул.
— Почему?
— Мы никогда друг друга не понимали.
— Зачем же за двоих? — усмехнулась Галка. — Я о себе такого не сказала бы. Для меня ты — открытая книга, Румынчик. Потому и любила тебя — за простоту, доброту…
Откинув питейную соломинку для коктейля, Ромка залпом осушил бокал, чтобы не торчать тут без конца, а заодно и в пику Галкиной манерности. Он уже раскаивался, что вовремя не сбежал от этой ненужной, неловкой импровизации с нею. Из головы не выходило: Виктор, Наташа, «рывок», «думай сам»… Так для чего же он здесь? Зачем прохлаждается зря, когда на работе сплошная неразбериха, а Наташа ушла в обиде?
Под боком щебетала красивая модница, но Ромка не слушал ее, изнывал. Она закурила импортную сигарету, включила магнитофон, в котором ожила простуженная нерусская певица.
— Потанцуем, Ромашка?
— Нет, ни к чему.
— Робеешь? Стесняешься, да?
— Нет. Просто у меня есть Наташа.
— Одно другому не мешает, — хихикнула Галка.
И тогда он заорал:
— Дура! Я ведь ее люблю! Понимаешь ты?!
— Хам! — не осталась в долгу девица. — Работяга! Псих!
Ясно, что после этого Ромку как ветром сдуло. Пристыженный, помчался он неизвестно куда, проклиная свою неустойчивость, бесхарактерность и еще какие-то изъяны души, которым не мог подобрать точного названия.
Без своего ведома очутился он перед изученным фасадом: серая старина с полуколоннами и рельефами античных масок над бельэтажем. Вот и сейчас, постояв под ним, побродив близко, он получил отпущение грехов, необходимое спокойствие и трезвость. Будучи тут как бы случайно и по привычке, он мог, не отвлекаясь больше, обдумывать вновь и вновь предложение Виктора, ситуацию в цехе и себя самого, причем все это словно за двоих: сам и Наташа в собеседницах. Получалось удачнее прежнего: окончательные решения выстраивались чинным рядком, сдавали свои позиции разнородные возражения.
— Ромка! — Наташин голос. Он чуть не прошел мимо, углубленный в себя. — Ромка, ты куда?
Она все знала, и он знал, что она знает, но тем не менее оба сделали вид, будто встреча случайная.
— Брожу, — сказал он со вздохом.
— Побредем к булочной?
— Все равно. Давай.
Они в самом деле брели, как за гробом, еле переступая, потому что дорога до магазина была коротка, а молчание затянулось, и каждый боялся, что отпущенного времени не хватит для замирения. Его и правда не хватило. Уже с батоном в сетке, который так и не выручил, Наташа промолвила у своих ворот:
— Ну ладно, пока. Я думала, ты хочешь что-то сказать…
— А я думал, что ты, — ответил Ромка.
— Я — да. Но если б ты начал.
— А вот если бы ты начала!..
— Тогда — что?
— Тогда и мне молчать не пришлось бы.
— Но ведь я уже начала, не замечаешь? — рассмеялась Наташа.
— А говоришь: «Если бы ты», — улыбнулся и Ромка. — Значит, тебе не требуется мое начало. Давай продолжай.
Они проболтали еще немного в той же манере, видя заранее исход, но не в силах пренебречь правилами согласия. Потом, истратив запас уловок, Ромка наконец конфузливо признал:
— Я тогда нахамил…
— Ой, что ты! — счастливо перебила Наташа. — Это я виновата, я сама. Я не почувствовала…
Спустя минуту, обосновались они на подоконнике в парадной. Щедро грела батарея отопления, полумрак и затишье лестницы настраивали на душевное откровение и вообще… Все по тому же проклятому Ромкиному вопросу Наташа высказалась: