Выше дивана с резной спинкой прибито зеркало. Когда надо причесываться, забираюсь на стул или прыгаю на диван. Под потолком — черная тарелка репродуктора «Рекорд».
— Фисана, ты опять нагрубила Алевтине Васильевне. Жалуется она на тебя, — увидев меня, сказала с упреком мама.
— Дверь она открыла. Я ей ничего грубого не сказала… Она ругалась. Мама, когда мы переедем?
— Ты права… Можем хоть завтра… Я хотела немного денег собрать… купить тебе тахту…
— Мама, у меня нет белого платья. В школе у нас будет выпускной вечер.
— Знаю, дочка. — Мама вздохнула, присела к столу. Положила перед собой тяжелые, натруженные руки. — Туфли надо…
— После школьного бала мы пойдем на Красную площадь… Туда приходят классами… Так заведено.
— Знаю, Фисана… Отец не дождался твоего праздника, — она рукой смахнула слезы.
— Мама, ребята решили идти работать на завод шлифовальных станков. Меня уговаривали… Рабочие там хорошо зарабатывают… Сначала буду учеником… Потом разряд присвоят…
— Отец хотел, чтобы ты стала врачом. Ты помнишь?
— Помню, — как эхо, откликнулась я. — Помню… Пойду работать, а учиться буду вечером.
— Смотри, Фисана… Ты уже взрослая… Поговорить нам надо. Хочу с тобой я посоветоваться. Помнишь, Кузьма Егорович к нам приходил… Я прописать его решила… Человек он хороший… У нас мастером работает…
— Прописать? А зачем?
— С нами будет жить…
Я просто остолбенела.
— Ты что, мама?.. Как ты можешь, изменить… а папа… Ты его не любила?
— Фисана, любила! Очень любила… Жизнь моя проходит… Ты скоро улетишь, а я останусь одна в четырех стенах… Одна…
— Как ты можешь?.. Не надо нам никакого Кузьмы Егоровича. — Я взглянула на фотокарточку папы, висящую на стене. — У меня был папа… мой папа! Как ты могла так решить? Как могла?.. Как ты можешь… предать свою любовь… изменить папе… его памяти!
Я упала на диван, прижалась к подушке, заплакала навзрыд. «Нет у меня никого… нет у меня матери… совсем одна, одна на этом свете!».
Выбежала из дома, громко хлопнув дверью. Шел дождь. Капли били по лужам, пузыря воду. Я долго бродила по ночным улицам, не находя успокоения…
Мерзкая погода. Вспомнила пословицу: «Хороший хозяин собаку не выгонит на улицу». В этой истине нетрудно убедиться, пожив с нами на сто десятом. Третий день дождь со снегом. После мороза задул южный ветер. Черные тучи задавили поселок — ни одного просвета. Одно спасение — огромная печка на кухне. Ее обтертые красные кирпичи — источник тепла и радости. Огонь собрал всех в маленькую комнату. Сидим тесно, вперемешку — геологи, рабочие.
Я тише мышки-норушки. Сижу, стараюсь не дышать. Приглядываюсь к геологам, мысленно отыскивая свое место в партии.
На плите фырчит чайник, нагоняя сон. Геологи неторопливо отхлебывают из своих кружек дегтярного цвета кипяток, разговаривают, спорят. Мне интересно их слушать. Я, к стыду своему, почти ничего не знаю об их профессии. Разговор о горах, минералах и будущих маршрутах. Как они много знают! Порой мне начинало казаться, что они явились из другого мира, куда вход разрешен по особым пропускам. А пропуск не квадратная синенькая картонка, а знания!
Рядом со мной вздыхали девчонки. Неизвестно, что расстроило их: плохая погода или другая какая причина? Но повариха и радистка в жизни уже нашли место. Придет время, и Вера станет зоотехником, а Ольга, если захочет, может пойти в Институт связи. А я кем буду? Пока недоучка. На завод не попала. Здесь не поймешь кто.
Александр Савельевич обложился аэрофотографиями и старательно их изучал. Смотрела и я глянцевые отпечатки. Белый цвет — снег на горах, вершинах и склонах; черные линии — трещины и разломы. Им нет числа. Они разбегались во все стороны, причудливо крутились, похожие на ползущих змей.
Повертела фотографии, но ничего не поняла. А геологи, часами не отрываясь от снимков, что-то находили. Разбирали каждую черточку, изгиб разлома, сосредоточенно хмурили брови.
Два Бориса устроились на одном ящике из-под тушенки. Боб Большой держал снимок и разглядывал его через лупу.
— Разломчик, — говорил он, причмокивая губами, словно сосал вкусную конфету. — Красотища!
Передал снимок своему товарищу. Боб Маленький посмотрел и от радости начал потирать руки:
— Да это всем разломчикам разломчик! Красотища!
Геологи склонились над картой. Головы их угрожающе наклонены вперед, словно надумали бодаться.
Я, улыбаясь, смотрела на них. Шевелила губами и не могла отвязаться от четверостишия: «Два барана на мосту…».