За окнами мелькнули электрические огни, вытягиваясь в цепочку.
— Станция. Пора выпить. За летчиков-гвардейцев нашего ордена Ленина бомбардировочного полка, за нашу победу! За всех погибших в боях с фашистами!
Мы чокнулись. Елизавета Прокофьевна одним глотком выпила вино. По ее морщинистым щекам побежали слезы. Но она не вытирала их, словно и не замечала.
— Егор мой был снайпером! — тихо, одними губами сказала она. — Не пришел домой с фронта, не постучался в дверь. Два парня отца так и не видели. Одну Нюру только и потаскал на руках. Малая она была, когда он ушел в армию. Сейчас иногда вечерами все собираемся, письма его читаем. Треугольничками листки свернутые приходили. Цветочки по уголкам рисовал. Не любил он особенно писать. Всю жизнь он охотился и сам попросился в снайперы. Никак не добьюсь, где похоронили. Знаю, под Сталинградом воевал. Один раз даже в газете пропечатали, газетку прислал. Стоит с винтовкой в белом халате. В таком халате он и за лисицами ходил. В солнечный день лисицы всегда мышкуют. Сядет Егор, бывало, за сугробом с винтовкой и попискивает мышонком. Удачлив был. Редко, когда пустой приходил. Один раз черно-бурую лисицу приволок. Сказал «Держи, мать, подарок. Воротник из лесу сам прибежал. Бостон купишь — вот тебе и будет пальто». Черно-бурую лисицу Егора я подарила потом Нюре. Девку обряжать надо, а мне ни к чему форсить, замуж я не собиралась.
— Много солдат осталось лежать на полях, — задумчиво сказал Иван Сидорович и беспокойно вздохнул. — Меня слегка зацепило. Не дошел до Берлина. В Германию летать летал, а вот дойти до Берлина так и не пришлось!
— Мой папа тоже воевал, — тихо произнесла я.
— Живой батька? — участливо спросил Иван Сидорович.
— Пришел домой. Рассказывал — разведчиком был. На Курской дуге воевал. Долго болел… умер от ран. — Глаза мои подернулись слезами. — Много «гостинцев» ему война выдала, папа так говорил… Четыре раза ранило и два раза контузило.
— Больше уж некуда, — тяжело вздохнул Иван Сидорович и нервно застучал пальцами по столу. Торопливо наполнил второй раз пустые стаканы. — Трудно в войну приходилось танкистам, а пехотинцам больше всего доставалось, я так скажу. Нелегко было воевать артиллеристам. А вот снайперами становились самые храбрые и лихие ребята, как правило, охотники и хорошие стрелки. И нам, авиаторам, изрядно попадало, — он на минуту задумался. — Помню, как мы первый раз вылетели бомбить врага. Самолеты ТБ-3 — тихоходы. Теперь их уже и не помнят. Привыкли на реактивных летать. А в ту пору считали, что скорость у них приличная. Взлетели ночью всей эскадрильей. Я летал штурманом. Сижу в кабине, картами обложился. Идем с набором высоты. Медленно скребемся вверх: две тысячи… четыре, пять. Стрелка показала семь тысяч. Смотрю, мой летчик, Саша Огнев, стал трясти головой. И вдруг он сообщает:
— Нет подачи кислорода.
— Надо возвращаться.
— А задание?
Перевел Саша машину на снижение.
Я понял командира. Он решил идти на цель на малой высоте. Это опасно: зенитки фашистов могли сбить. Могли встретить нас и истребители-ночники. Не думали мы тогда о смерти.
Вошли в облака. Не видно ни одной звездочки над головой. Вся надежда на приборы. А вдруг цель закрыта облаками? Пройдем город и не заметим. Разные мысли лезли в голову, теперь и не вспомнишь. Прошел час полета, второй на исходе, а облакам все нет конца. Третий час летим. Саша смотрит на приборы. Боится, чтобы я не сбился с маршрута.
Вдруг внизу показался освещенный огнями огромный город.
«Цель!» — громко закричал я по переговорному устройству.
Наша эскадрилья еще не подошла. Пока все спокойно. Нам первым бомбить надо.
Сбросили первую бомбу. Захлопали зенитки. Погасли огни, город затаился. Но внизу запылали пожары.
Так мы доказали хромоногому Геббельсу, похоронившему нас в своих газетах, что советская авиация не уничтожена.
Иван Сидорович одним залпом допил остаток вина в стакане и с минуту помолчал.
— Во время третьего вылета в тыл врага зенитный снаряд попал в наш самолет. Острый осколок ударил меня по ноге. Я упал с сиденья.
Саша мне ремнем планшета сильно перетянул ногу. Поднялся я, припал глазом к трубке прицела. Отбомбились и легли на обратный курс. Плохо мне стало. Перестал чувствовать ногу.
«Иван, терпи, Иван, терпи!» — подбадривал меня летчик. Посадил он хорошо самолет. Меня прямо в госпиталь. Ногу отрезали…