– Да все нормально. Буду кормить смесью, – холодно ответила бы Окисэ, крепче прижимая к себе сына. А муж понял бы, сказал ерунду и больше к этому разговору бы не возвращался.
Так или иначе, ребенок Окисэ оказался у одного старика – и новый муж надоумил его убить мальчика. К счастью, у старика просто не поднялась рука на младенца – и он стал растить ребенка втайне ото всех.
Так вот, самым сложным для него оказалось именно это – раздобыть хоть где-нибудь грудного молока для кормления мальчика. Ему приходилось полагаться на милость разных женщин, которые ему встречались. Так он и мучился, пока до него не дошли слухи про Эноки, и он отправился к ней за помощью. Так Эноки узнала об Окисэ. Мальчик стал пить «молоко» от «груди» Эноки и вырос сильным и здоровым. Легенда о чудодейственной смоле после этого разнеслась по всей стране. Хотя сама Эноки к произошедшему относилась скептически. Старику следовало бы кормить мальчика чем-нибудь более подходящим. По крайней мере, сама Эноки ни в какой свой дар никогда не верила.
А Окисэ впоследствии родила второго ребенка – уже от нового мужа. Однако молоко у нее так и не появилось, и этот младенец умер. Спустя некоторое время у нее на груди появился бугорок – а позже она заболела и умерла. Но почему же судьба была с ней так жестока? Ее насиловал муж, у нее отняли ребенка, а в конце концов она еще и тяжело заболела! Не много ли несчастья для одной женщины? А, боги? Вам не кажется, что вы перестарались?
И история Окисэ – лишь один из примеров. Эноки не могла до конца ощутить боль и страдания, связанные с грудным вскармливанием. Ее густая липкая смола была для приходивших к ней женщин последней соломинкой утопающего. И они тянулись к ней. Корой она ощущала мощный поток энергии, наполнявший их изнутри. Ощущала она и силу – а вместе с ней нежность их груди – так непохожей на користые бугры самой Эноки. «Женщинам, наверное, оскорбительно такое сравнение», – думала она. А они утешали себя надеждой на чудодейственную силу, которой у Эноки не было – она ничем не могла им помочь. Она не была виновата в их положении – но от того ей было не легче.
Шли века, и теперь к Эноки почти никто не приходил. Ее слава осталась где-то в прошлом. Изредка появлялись какие-то странные личности, увлекавшиеся старыми легендами. «А, это наверное то самое дерево», – говорили они. Ее осматривали как музейный экспонат. С ней фотографировались. Отчаявшиеся женщины к ней больше не приходили. Они, конечно, по-прежнему существовали – но в ее силу больше не верили.
Не верила в нее и сама Эноки – ни тогда, ни сейчас. Но если на то пошло, ей хочется верить, что ее смола каким-то образом могла оказаться близка по составу к молочной смеси – задолго до того, как люди ее изобрели. С этой оговоркой она готова была принять все то, что творилось вокруг нее в прежние времена.
В храмовом саду стоит тишина. Эноки слышит, как где-то вдали поют птицы. Ветер равнодушно колышет ее листья. Никто и ничто не обращает на нее ни малейшего внимания. День сменяет ночь. Весна сменяется осенью. Но Эноки не одинока. Напротив, сейчас ей легко и хорошо. Ее больше не тяготит груз чужих надежд. Ее смола – это снова просто смола. И так было всегда. А бугры на коре – это просто бугры.
Наконец-то Эноки может просто быть деревом.
Пламя внутри
Я всегда нервничаю, когда кто-то смотрит на мои руки. Изо всех сил стараясь не дрожать, я опускаю кисть на открытую страницу доверенного мне альбома и начинаю вести линию. Я не имею права сбиться, что бы ни происходило вокруг. Хозяйка альбома тем временем стоит по противоположную сторону небольшого прилавка в комнатке при храме и безотрывно следит за движениями моих рук. А может и не следит, но мне кажется, что да.
Посетительница – женщина за пятьдесят. Похоже, она беспокоится: я ведь очень молода для такой работы. А без макияжа и с простой стрижкой до плеч я, наверное, кажусь еще моложе. К тому же у меня челка – что тоже не добавляет возраста в глазах окружающих. Кое-кто, передавая мне свой альбом, не скрывает беспокойства: «А что, главного священника сегодня нет?» Озадаченный взгляд гостя блуждает по комнате. Из каждой клеточки тела сквозит надежда, что каллиграфию для печати буду выполнять не я, а главный священник.
Я не могу не расстраиваться, когда думаю об этом – хотя понимаю, почему они так себя чувствуют. Чем моложе каллиграф – тем менее отточено его мастерство – с этим не поспорить. Альбомами с печатями сюин[24] очень дорожат, и если уж мастеру доверяют нанесение печати – люди хотят, чтобы все было исполнено предельно аккуратно. Им хочется видеть красивую каллиграфию. У меня своего альбома нет – но если бы был, уверена, я бы относилась к нему так же. Но в конце концов все понимают: смысл нанесения печати как раз в этой непредсказуемой, неповторимой встрече мастера с ее будущим обладателем. В этом-то и кроется весь интерес.
24
Печати из киновари, которые принято собирать в специальный альбом – сюинтё. Такую печать могут оставить в альбоме посетителя служители храма. Существуют специальные паломнические маршруты, проходя которыми люди собирают памятные альбомы.