— Что ты делаешь здесь, душа грешная?
Маленький, сгорбленный, шуршащий мелкими осторожными шажками, явился перед ним, словно из земли, старичок.
— Что с тобой приключилось, малый? — спросил он опять и долго и даже как-то дерзко осмотрел мальчика с головы до ног. — Пойдем, — сказал он наконец.
Шико последовал за ним в глубину крохотного поселка, до самого последнего домика. Где-то вблизи слышалась тихая гитара и чья-то тихая, гнусавая песня. Маленькое грустное окошко мигало навстречу им колеблющимся отблеском фонаря. Старик отпер дверь. Старик и мальчик вошли в дом. В первой комнатушке, с деревянными скамьями и почерневшим столом, с иконкой святого Себастьяна на стене, старик, спиной к гостю и как бы скрываясь от его взгляда, долго зажигал керосиновую лампу.
— Ел? — спросил он кратко.
Шико смотрел на него вытаращенными глазами. Старик поморщился и пошел по коридору не оборачиваясь, словно был один в доме. Мальчик последовал за ним.
— Можешь располагаться тут, — сказал старик, поставив лампу на корзину, и вышел, не взглянув на гостя.
Комнатушка была крохотная под низко нависшей соломенной кровлей. И вся забита ненужным хламом. Топчан был узкий и грязный, с засаленным тюфяком. У Шико защекотало в носу, он хотел удержаться, но чихнул. Воздух здесь был душный, пахло плесенью, кожами и застарелым потом. Положив узелок с платьем на пол, Шико развернул кулечек, данный ему в дорогу Розарио, и стал жевать пересохшим ртом маисовую лепешку, разломавшуюся на мелкие кусочки. Потом опустился на колени и, перекрестившись дрожащей рукой, забормотал: «Господи, ради всего святого, огради ты нас от врагов наших. Во имя отца и сына и святого духа, огради, по жалуйста». И еще три раза прочел молитву Матери Божьей, для храбрости. Топчан скрипел ужасно, когда он, одетый как был, лег на краешке, сжавшись в комок, словно опасаясь занять чье-то место. Хриплый женский голос в другой комнате говорил что-то, он не разобрал слов. Потом умолк. Керосиновая лампа наполняла его чулан тенями. И вдруг, словно кто-то дунул на нее, погасла. Шико лежал недвижно, с открытыми глазами. Ему казалось, что не уснет. Мышь заскреблась под топчаном и перебежала в угол, где лежал у стены какой-то хлам. Когда она заскреблась там снова, мальчик уже не слышал. Глубокий сон сковал его.
Он проснулся, испугавшись, когда петух под окном захлопал крыльями и прокричал. Весь словно переломанный, Шико сел на постели. Другие петухи, подальше, подтвердили, что настает еще один день. Он почувствовал себя словно за решеткой в этой душной, покойной, чужой тишине. Он поднялся, открыл бесшумно дверь и вышел в коридор. Надо было бежать, обрести свободу. Долго и с трудом отворял засов наружной двери. Кто-то кашлянул там внутри дома, может быть, женщина с хриплым голосом, готовая, наверно, соскочить с кровати… Вот и мостик через ручей. Шико перебрался на ту сторону, держась за перила из тонких жердей. Теперь уже можно было различить дорогу. Лохматый щенок суетливо подбежал к нему и радостно лизнул ногу. Потом, любопытствующе подняв уши, пролаял разок, настраиваясь, и вдруг умолк, глядя на мальчика на почтительном расстоянии. Трава была влажная от росы. Цикада тоненько распиливала легкий воздух рассвета. В двух шагах, скрытый под сводом сомкнутых высоких трав, ручей журчал своей чистой прохладной водою. Прежде чем выйти на дорогу, Шико остановился и взглянул на небо, еще утыканное звездами. С минуту все вокруг него хранило молчание. Даже ручей прервал свой прозрачный шепот. Природа вместе с мальчиком затаила дыхание. Холод сгустился и щекотал ему щеки. Шико вдруг вспомнил, что забыл что-то: узелок с бельем остался там, в доме старика. Но он и не подумал вернуться. Ему хотелось только идти вперед, достичь цели. Прошло немного времени, и солнце вырвалось, одетое во все цвета, из-за внезапно разбуженных и еще туманных гор.
Тропинка вилась через лес, как темный туннель под густо-зеленым сводом. Ясный день остался там, снаружи, вместе со своим солнцем, своим ясным небом, своими белыми, вздыбленными облаками. Шико с трудом пробирался средь лиан, колючих кустов, путаных стеблей омелы. Он боялся наступить на змею, притаившуюся где-нибудь в куче сухих листьев. И в какое-то мгновенье, услыхав шорох где-то вблизи, остановился резко, с бьющимся сердцем. Но то был маленький лесной кролик, перебегавший чащу в своей вечной игре в прятки, который вдруг замер на тропинке, испуганно блестя глазками. Зверек и мальчик с минуту глядели друг на друга, невинные, беззащитные. Потом каждый последовал своей дорогой. Стало легче, когда чаща распахнулась, открыв голые, опаленные поля, с целым войском муравейников и кочек, теряющимся вдали, печальным, нелепым и скучным. Шико вновь вышел на дорогу, радуясь, что лес остался уже позади. Вереница ослов, нагруженных хворостом, поравнялась с ним. Впереди мерно звенел бубенцами толстый вожак, каких здесь любовно называют «папашами».