…В день Сан-Педро, вечером, праздничный шар был поднят в воздух. Для этого Матеус влез на крышу, привесив шар на палке к концу длинной веревки, и застыл так в позе рыбака на ловле крупной рыбы. Внизу, во дворе, полном оживленного движения, заключенные раздвигали шар, тянули в разные стороны, дули в отверстие диаметром с целых полметра. Шар округлялся, рос, качаясь и подпрыгивая из стороны в сторону по всему двору. В отверстие, сделанное из обруча бочки, с двумя, крест-накрест, медными брусками прикрепили фитиль из ваты и тряпок, пропитанных дегтем и керосином. Потом украсили шар гирляндами, ракетами, хлопушками.
Ночь пришла траурно-черная, грозовая. Пуска праздничного шара ждали с нетерпением. Город встревоженно вглядывался в небо. Улицы полнились народом. Люди стояли даже на крышах.
В семь часов пришли служащие тюрьмы со своими семьями, журналисты и гости. Огромный пузатый шар со всех сторон окружили любопытные.
Переговорив с директором, Матеус, дрожа от радостного волнения, поджег фитиль. Веселое зарево полыхнуло в огромном чреве шара, облизнув его изнутри. Бумажная оболочка звонко затрещала, разрывая стягивающие ее со всех сторон бечевки. Дважды шар пытался взлететь, но возвращался вниз, удерживаемый толстыми канатами. Клубы черного дыма поползли по земле. В верхней части шара бумага, сильно растянутая, разгладившаяся, становилась прозрачной, выставляя на свет весь сложный костяк веревок и скреплений.
Послышался залп, потом торжественное: «Пускайте!» Матеус живо обрезал ножом путы. Шар подпрыгнул. Но вдруг быстрая тень кинулась к нему, ухватив его за самую пасть, возле фитиля. Шар словно бы заколебался… И в следующее мгновенье метнулся ввысь, унося Вороненка, изо всех сил вцепившегося обеими руками в перекладины, с выражением просветленного мученичества на лице.
Глухой стон прошел по толпе. Женщины, объятые таинственным ужасом, попадали на землю.
А шар уносился все выше. И никакого дуновения, ни одной тучки. Все ветры дремали. Вороненок крепко держался за деревянный обруч. Над его головой взлетали ракеты, взрывались шутихи, обжигая ему руки, опаляя лицо. Плотное облако густого дыма обвило ему голову, не давая дышать. Вздетые вверх руки начинали стынуть, ладони болели, соскальзывали… Город внизу являлся ему огромной светящейся рекой. Только тут ему стало страшно. Но шар уносился все выше и выше. Отчаянным усилием Вороненку удалось сдвинуть свое тело в пустоте, чтоб протянуть правую руку сквозь кольцо, удерживавшее шар, когда он еще был на земле. Потом он повторил это и с левой — будто раскинул крылья на фоне ночи. А шар уносился всё выше.
Внезапная боль заставила мальчика закричать. Это фитиль догорал, брызгая ему на голову слезами раскаленной смолы. Курчавые волосы стали огненной шапкой; огненные ящерицы побежали по лицу, за ушами. Платье на нем загорелось, но такое оно было бедное и ветхое, что пало с него пеплом, не коснувшись тела. И он всё жил, жил всеми чувствами, всей своей первобытной душой еще не вошедшего в жизнь человека. Шар, протыкая воздух, уносился всё выше.
И огненные слезы долго еще падали на землю, поглощая по каплям его тело. Но он всё жил, жил и делал отчаянные усилия, чтоб не упасть, в то время как шар шел вверх, теперь уже отвесно и стремительно, сияющий, унося его из тюрьмы в синюю свободу.
*Жоржи Амаду
Детство Антонио Балдуино
Антонио Балдуино сидел на холме, глядя, как внизу загорался огнями город. Всходила луна, где-то играла гитара, чьи-то голоса пели тоскливые песни. Кабачок Лоуренсо Испанца был полон людей, собравшихся здесь, чтоб побеседовать за стаканом вина и почитать газеты, которые хозяин покупал специально для посетителей.
Рубашка у Антонио Балдуино всегда была запачкана, потому что он целыми днями бегал по улицам и закоулкам, шлепая по грязи вместе с другими мальчишками. Хотя ему было всего только восемь лет, он командовал целой армией мальчишек, весь день шнырявшей взад-вперед по холму Калек и по другим, ближним холмам.
Зато вечером уж никакие игры не могли увлечь его: по целым часам сидел он неподвижно на склоне холма, всегда на одном и том же месте, глядя, как зажигались огни города. А город был совсем близко и в то же время так далеко… Он ждал этих огней со страстной жадностью, как влюбленный. Была какая-то сладкая истома в этом ожидании. Он пристально вглядывался в темноту, и, не отрывая глаз от города, ждал. Сердце его начинало колотиться сильнее, когда спускалась ночь и темнота затопляла дома и улицы, а снизу доносился неясный шум: это люди возвращались с работы, мужчины говорили о делах прошедшего дня или ужасались какому-нибудь преступлению прошедшей ночи.