И оба ряда, и городской и сельский, неотрывно глядели на одного человека — преступника, сидевшего на маленькой скамье между двух солдат в неопрятной полицейской форме за маленьким столиком, тоже накрытым куском зеленой материи, скорее напоминавшей мирную скатерть. Тревожно шепчась, люди указывали на него друг другу.
Человек этот был Жозе Тапуйо. Он сидел, сохраняя в лице обычную свою неподвижность, спокойный и, видимо, безразличный ко всей этой судейской волоките. Он только лишь двигал время от времени руками, да и то больше, чтоб почесать голову, или переставлял ноги, явно стесненный ограниченным пространством скамьи, столь тесной для человека его племени, привыкшего к вольной жизни среди необозримых лесов. Судья, удобно откинувшись на ручки своего кресла, повернулся в сторону сухонького, в поношенном пиджачке, человечка и сказал:
— Сеньор, огласите список присяжных.
Должностное лицо встало из-за стола, открыло засаленную тетрадь и, проведя полупрозрачной рукой с желтыми ногтями по жестким редким волоскам, в качестве бороды торчащим на остром подбородке, принялось читать осипшим голосом длинный список простых имен, снабженных фамилиями, позаимствованными больше из священного писания, или, точней, из иллюстрированного календаря для домашнего обихода и надобностей общественной жизни. Из рядов присяжных раздавались нестройные: «здесь» и «на месте», пропетые на разные голоса. Судья тем временем рассеянно подсчитывал бумажки, сложенные вчетверо, которые извлекал из странного зеленого в желтую полоску сосуда, похожего скорее на похоронную урну, раскладывая с поразительным флегматическим спокойствием на зеленом в чернильных пятнах сукне.
Установив точное число присутствующих, судья снова положил бумажки в свою похоронную урну:
— Сорок восемь. Внимание! Начинаем жеребьевку.
Едва произнес он эти слова, как низенькая дверь судебного зала отворилась, с трудом пропустив еще одно должностное лицо — высоченного мулата с всклокоченной шапкой волос, который, припадая на обмотанную тряпкой больную ногу, вел за руку мальчонку лет шести, одетого в аккуратный коричневый костюмчик, с аккуратно зачесанными назад волосиками на маленькой бледной головке. Судья поставил перед ним свою урну и, встряхнув, сказал:
— Тащи.
Мальчик, не впервой уже принимавший участие в подобной церемонии, сунул худую ручку в урну и стал вынимать бумажки, отдавая судье, который громко читал содержащееся в каждой имя. На некоторые имена прокурор, недавно закончивший студент в золотом пенсне на тонком носу, или защитник, худой юноша с маленькими живыми глазками, откликались категорически:
— Отвод.
Крестьяне наблюдательно перемигивались, досадуя, что отведенными оказывались только франты — городские. А они, несчастные, должны будут здесь весь день потеть! И правда, совет присяжных составился из двенадцати человек скромного вида, медлительных и тяжеловесных, — сразу видно, что из деревни. А городские шумно покинули зал суда, посылая насмешливые улыбки облапошенным простофилям и благодарные взгляды прокурору и защитнику, избавившим их от столь скучного занятия.
Избранные противной судьбой стали рассаживаться у длинного стола в другом конце комнаты, без всякого этикета кладя на него локти. Некоторые старались всё же сохранить торжественность, присущую их высокой миссии вершителей правосудия, и неотрывно смотрели на преступника, словно стараясь высмотреть явное доказательство совершённого преступления на этом неподвижном, бесстрастном, бронзовом лице.