Но мне хотелось нарисовать карету. И только я начала это делать, как моего локтя коснулась рука Алаши.
Он шёл мимо по проходу между партами и, как все мальчишки, горбился и задевал руками парты и затылки одноклассников. И мой локоть.
Алаша вышел к доске и стал рассказывать про землетрясения. Про то, что нужно прятаться в дверной проём.
Когда он шёл обратно, то снова задел мой локоть.
А когда сел на место, то громко сказал Фоксу:
— Крепость какую-то рисует!
— Тюрягу, что ль? — лениво спросил Фокс, и они оба заржали.
Тр-р-р-р-р! Это порвался мой целлофан.
Я стёрла ластиком линию, которую провела, чтобы изобразить карету, и захлопнула тетрадь.
И ещё что-то внутри захлопнула.
Крепко-накрепко.
Чтобы не заплакать.
Материнский капитал
И вот тут меня подозвала Симба. Симба — это учительница по ОБЖ, Наталья Николаевна Симбирская. Она пожилая, ходит всегда в одной и той же зелёной вязаной жилетке в рубчик, а от её взбитых волос пахнет лаком.
Она сказала:
— Макарова! Выйди на минутку.
Сама тоже встала и пошла за мной к двери.
Я решила, что она видела мой замок и сейчас начнёт возмущаться, что я рисую, вместо того чтобы слушать про землетрясения.
А толку-то, что я буду знать про дверной проём? У нас всё равно не бывает землетрясений.
Лучше бы землетрясение, чем то, что случилось с папой.
Симба посмотрела на меня пару секунд, а потом сдвинула брови и сказала:
— Лиза… У меня к тебе поручение. Понимаешь, Наташа, дочка, второго родила. Нам материнский капитал положен. А там очередь, понимаешь? На Мичуринском. Ты можешь съездить, записать её? В очередь записать. Я не знаю, может, ей номер какой-то дадут. Ты тогда мне этот номер привези. И спроси, сколько у них номеров в час успевают пройти. Чтоб мы время посчитали. Понимаешь, она кормит, надолго-то не отойдёшь. А там, говорят, двенадцать тысяч можно получить.
Скажу честно, я плохо поняла, что от меня требуется. Но решила, что лучше сбежать из класса, где Алаша, Алка и Фокс. Я буду ехать в троллейбусе, думать о папе.
Я кивнула и подумала, что Симбе, видно, нелегко приходится. У неё такие мешки под глазами. Наверное, этот маленький не даёт им спать по ночам.
Очередь
Я доехала до Мичуринского. Долго плутала по подворотням. Потом провалилась в снег и промочила ноги. Хотя тётенька, которая нам с папой всучила эти сапоги, клялась, что они непромокаемые. Мама ещё добавила: «Ну конечно. И стельки из золота сусального».
Наконец подошла к высоченному дому, у которого толпились тётеньки разных возрастов. Одни подпрыгивали на месте от холода, другие курили, третьи болтали и смеялись. Но их было очень много. Я глянула на подъезд — к нему вообще было невозможно подойти. Всё забито тётками. Я подошла к крайней. И вдруг поняла, что не могу говорить. Осипла. Почему вдруг?
— Извините, — прошептала я, — как записаться на получение?
— Что? — раздражённо переспросила крайняя тётенька.
На ней была тонкая фиолетовая куртка, с дырочкой на плече, из дырки торчали белые синтепоновые завитушки.
— Чего тебе?
— Мне… на получение…
— Получают без очереди! — со злостью сказала она.
Она вроде сказала, а получилось — словно дала мне по уху мокрой варежкой. Я открыла рот, но вспомнила, что у меня нет голоса.
Поплелась к подъезду.
— Извините, — несмело начала я, пытаясь пробраться среди тётенек.
— Ты куда? — вдруг спросила одна в красном пальто и черной шляпе, из-под которой торчали явно не мытые волосы, со слипшимися прядями.
— Я… на получение.
— А письмо где? В котором сказано, что можешь приехать?
— У меня ничего нет, — испугалась я.
— Тогда не дадут ничего, можешь не толкаться!
— Почему не дадут? — заволновались другие.
— Да вот ей не дадут, она получать без письма собирается.
— Обнаглела совсем? — спросили откуда-то с конца. — Мы тут что, идиоты все? Стоим, чтоб записаться, а она, вон, без письма хочет.
— Да, бывают же такие бессовестные. Я вообще со Щукинской приехала. Прописана тут у родителей.
— A у меня лялька уже три часа не кормлена.
— А сколько ей?
— Четыре месяца.
— Так уже можно по три часа не кормить.
— Ну конечно! Вы что, с ума сошли? Я по первому требованию кормлю!