Голоса умолкли, только стопы еще раздавались в тишине, — внизу, в колеблющемся пламени свечи, поручик увидел распростертое на скамье тело, две темные фигуры над лежащим человеком — они озирались, прикрывая свечу. Переждав достаточно долго, он стал осторожно пробираться по галерее: первая мысль была вернуться за донцами и прийти сюда с факелами, но поручик отринул ее. Стоит ли остерегаться, если перед ним женщина — а один из голосов принадлежал женщине, — несчастный, распростертый в беспамятстве на скамье, и еще кто-то, напоминающий молящегося согбенного монаха.
Он увидел в зале три массивные двери, огромный камин, отделанный светлым камнем, длинный, как в монастырской трапезной, стол, скамьи без спинок, стулья, — все грубое, с медными и бронзовыми украшениями. На столе фаянсовые миски, упавший семисвечник, каминные щипцы. Поручик прошел второе крыло галереи, стал спускаться вниз и, когда хотел свернуть под лестницу, где горела свеча, почувствовал, как два железных ствола уперлись ему в спину.
— Ни шагу больше, я выстрелю!
Поручик замер, понимая, как невыгодно его положение. Он разобрал нечистую немецкую речь неизвестного и, стараясь казаться спокойным, ответил по-французски:
— Я офицер и не привык ни нападать со спины, ни встречать спиной опасность. Позвольте мне повернуться.
И, приподняв руки, чтобы честность его намерений не вызывала сомнений, поручик медленно повернулся. Перед ним стоял красивый старик, — седые волосы, бритое лицо в тяжелых продольных складках, скорбные, но и горящие ненавистью глаза, венгерский кафтан поверх рубахи из тонкого, дорогого полотна, со сбитым набок пластроном.
— Вы дворянин? — спросил старик.
— Оставьте пистолеты, — возразил поручик, не торгуясь о собственной жизни. — Вокруг мои люди: стреляя, вы откроете себя.
Он подумал, не бросить ли под ноги старику свой пистолет, но усомнился, не будет ли это бесчестьем, да и оставит ли ему старик время потянуться к пистолету?
Не пришло ли время рассказать о юности поручика, чтобы объяснить некоторые его необычные поступки в продолжение этой ночи?
Родился он в Области Войска Донского, за три года до того, как взошел на престол император Николай I и по всемилостивейшему его указу были казнены герои Сенатской площади, дабы спасти их милосердно от неминуемой казни народной или долгого мученичества в казематах и рудниках. История этого царствования насчитывает более двух десятилетий, но еще не родился в России гений, чтобы вполне обрисовать мудрость его правления и меру страданий покорствующего народа. Одно надо сказать: как искусный и добрый лекарь пускает недужному кровь по всякой причине, так и он никогда не затруднялся кровопусканием, проливал не реки, моря крови, — и в этом своем неусыпном врачевании отводил роль помощников или ассистентов и храбрым казакам-донцам. Серые их шинели с синими воротниками видели и непокорный Кавказ, и Шумла, и Браилов, и Журжа, и Силистрия, и многие другие крепости.
Предки поручика по мужской линии, как и достойно донцам, с оружием в руках служили государю, однако в чины выходили только те Турчаниновы, кто отбыл в дальнюю службу, поближе ко двору и Гатчине, — верные же степи донцы Турчаниновы не шли выше секунд- и премьер-майоров. Так и отец поручика Т. заслужил чин майора, своею жизнью определив и будущую военную карьеру синеглазого сына.
Отошли времена казацкой вольницы, когда запорожцы берегли Польшу и Украину, а донцы — Москву, когда невозбранно рыскали по степи волки и стаи дроф затмевали небо, когда казаки брали себе жен из полонянок и жили, пока жилось, часто без освящения и обряда, — старые казацкие челны из липовых колод догнивали в камышах Дона, Донца и Аксая, богатые хлебные станицы поукротили ковыльную степь, а булатные ножи и турецкие в золотой оправе ружья висели на коврах, как память о давних походах. Теперь уже и донских богатых невест наряжал Кузнецкий мост, а драгоценностями — бриллиантами и жемчугом — одаривал магазин Зильбермана, подданного австрийского императора, великодушного венца, державшего и в Новочеркасске своего расторопного агента.
Казацкие дети часто играли в войну, — выступив за город и построив камышовые крепости, — и, хотя наш герой чаще плелся за победителями, в тучах пыли, с виноватыми слезами на светлых глазах, ничто не могло отвратить его от службы. В 1836 году, четырнадцати лет от роду, уже вкусив два чужих языка и поигрывая на скрипке, он обнаружился в Санкт-Петербурге, в императорском Артиллерийском кадетском корпусе.