Костел св. Михаила-архангела не стал пустынью Гирыка. Он часто появлялся на фермах: на ближних — пешком, на дальних — в привычном с юности седле. Расспрашивал о хозяйстве, смотрел бумаги, купчие, отодвигал дела господние ради житейских забот. Один Тадеуш не любил пана Теодора: его лакированных сапог, заложенной за спину руки, готовности серых суетных глаз переходить от крайней озабоченности собеседником к жестокой холодности. Львиную голову Турчина, в густой бороде и седеющих волосах над необъятным лбом, Драм находил нормальной, но широкое и умное лицо ксендза с большим лбом, его волнистые каштановые волосы, закрывшие уши, округлый, мягкий подбородок и нежные щеки раздражали Драма. Быть может, нашего прямодушного друга угнетала роль Матильды Стрижевской при ксендзе: благородный Тадеуш исповедовал свою религию, всякая женщина была для него изначально свята и заслуживала лучшей участи.
Однажды ксендз постучался к нам, как только в дом вошел Тадеуш. Извинившись за незваный приход, он сказал, что рад видеть пана учителя, у него дело и к пану Тадеушу, и к пану генералу — патрону Радома. Пора строить школу. Церкви люб всякий добрый прихожанин, даже и неграмотный мужик, по обученный грамоте выше прославит имя и дело господне. Некоторую сумму даст на школу и епархия, а если заложить духовную семинарию, епархия отпустит много денег…
— В Радоме будет светская школа, — прервал его Драм. — Турчин подарил сорок акров под школу, скоро прибудет строительный лес.
Турчин вмешался в разговор, чтобы не скрылась за спину рука дающего.
— Если епархия даст хоть четвертую часть на школу, мы покроем крышу железом. Прошу вас, садитесь.
Гирык сел, не глядя по сторонам, словно опечаленный.
— Как может Радом помышлять о семинарии, не имея даже и плебании? — сказал он озабоченно. — Бездомные ксендзы уходят: и слуге господа нужна крыша над головой.
— Слабые люди ушли, — подтвердил Турчин. — Прихожане остались, а пастыри ушли.
— Я не уйду. — Он провел границу между слабыми в вере пастырями и собой. — У вас пустует казарма, генерал.
Радом вырос, трактирщик Миндак открыл дом для приезжих с дешевыми комнатами и пансионом.
— Берите! — воскликнул Турчин, довольный, что и казарме найдется применение. — Епархии она по карману, я дешево отдам.
Он уже видел готовым неначатое двухэтажное здание школы, большие окна классов, зарю просвещения в них и не думал о том, что прежнее его общежитие справедливости превратится в пасторат, в обитель костельного братства св. Михаила-архангела.
— Дом нужно перенести ближе к храму, — сказал ксендз.
И это устраивало Турчина: станция разрасталась, второй пакгауз и топливный склад построились у самой казармы, высокий забор поднялся у ее окон.
— Вот как мы с вами славно дело сделали, как заправские купцы!
Живым блеском глаз Турчин и нас звал отставить натянутость, подарить гостя любезностью.
— А выправка у вас военная, кавалерийская! — повеселел Турчин, когда пан Теодор встал, готовясь уйти. — Я знал полкового капеллана, он не хуже вас сидел в седле.
— И кажется, не жаловали его? Особенно пан Тадеуш.
Что хитрее: скрыть свое тайное знание собеседника или намекнуть, что тебе ведомо все?
— Это был храбрый поп: он сменил рясу на мундир офицера.
— Наша одежда часто требует большего мужества, чем мундир. А капеллан, он что — погиб в сражении?
Мне показалось, что ксендз знает и ответ.
— Возвратился в церковь. Он в высоких чинах.
— Вы много сделали для здешней общины, — сказал любезно ксендз. — За это вам воздастся и в прискорбном вашем безверии.
— Моя вера другая: в ней нет места богу.
— Бог вездесущ, и не нам назначать ему место.
Радомские недолгие ксендзы и прежде приходили к нам, в надежде приобщить отставного генерала к римско-католической церкви. Они вскоре сходили на добродушное ворчание или шутливые попреки. Только отец иезуит Шулак оставил Радом убежденным, что мы принадлежим к какой-то опасной православной секте или тайному братству, замышляющему против святого престола.