— Еще бы! Он где-то в Вашингтоне: нынче страстная пятница, какой-то бездельник сунул муженьку доллары, военный должок. Теперь его не скоро дождешься!
— Я попрошу вас об одолжении, госпожа О’ Маллен. — И он, в последний раз за этот нескончаемый вечер, вынул из саквояжа книгу. — Я оставлю для Барни книгу, здесь он найдет кое-что интересное для себя.
— Что-то не упомню, чтобы он читал. Видно, глаза щадит.
— Тогда вот что… — Турчин полистал книгу, загнул верхний уголок тридцать четвертой страницы. — Здесь всего несколько строк.
Жена Барни закрыла дверь на засов, вывернула поярче фитиль лампы и прочла:
Доблестные, и преданные патриоты! Кости многих ваших товарищей белеют на холмах Юга, кладбища ваших убитых вырастают там и сям на территории мятежных штатов; вы подрываете свое здоровье, теряете руки и ноги, вы храбро умираете за вашу страну и свободу, и если мы потерпим поражение, никто не осмелится сказать, что это произошло по вашей вине, а если победим, то беспристрастная история сошвырнет когда-нибудь с пьедесталов многих наших генералов от политики и запишет в своих анналах в вечное назидание будущим поколениям: «Политиканы привели эту Республику на край гибели, добровольцы спасли ее!» [2]
Женщина уставилась на желтый, коптящий огонек. Что-то встревожило ее, но скоро взяла верх досада на мужа. «А-а-а! — подумала она. — Все они — одна запьянцовская компания… Дай им только поболтать о войне!..»
Книга первая
Глава первая
На черной лестнице пансиона, — давно не метенной, узкой, сдавленной железными перилами и стеной, — слоился застойный запах нищенской кухни. Запыленные стекла неохотно пропускали свет со двора, обширного, как поскотина, но и там света было немного; старики и старухи, которых Владимиров только что встретил во дворе, серыми тенями маячили сквозь лестничное окно, они клонились навстречу ветру, сдавались на милость непогоды. Едва войдя в ворота и минуя встречных стариков, Владимиров остро и хладнокровно ощутил, что все они, еще живые, не принадлежали жизни, а отходили, были веком минувшим, грешным девятнадцатым веком, с которым, как полагал Владимиров, человечество расстается без стенаний и горечи.
Был на исходе год 1900-й, и в людях мыслящих часто и по разным поводам возникало ощущение пограничного времени, рубежа, а то и разделительной пропасти. Оно было разным, у молодого Владимирова — нечего без нужды оглядываться назад; у его отца, гимназического учителя и безвестного сочинителя; у плохо прикрытых от непогоды бедняков во дворе пансиона и, надо полагать, у старика на третьем этаже, где чугунные марши лестницы уперлись в чердачную дверь. Отец считал старика знаменитостью, генералом, заслуженным в Штатах не менее, чем Скобелев в России, сетовал, что почта между ними прервалась, что он так легко упустил дружбу, отошел и от него, и от его жены Надежды Львовой, княжны, «красавицы, каких теперь не бывает, и умной, умной так, что один разговор с ней стоил книги». Владимиров не стал бы больше разыскивать старика, оправдавшись тем, что не нашел следов знаменитости ни на Вашингтон-стрит, ни в Кенвуде, теперь захваченном в электрическую орбиту города, — в американском мире все быстро перемешивается, делится и множится, все кипит, как в капле сырой воды под объективом микроскопа, здесь не живут по тридцати лет на одном месте, а если и живут, то нищие, а не знаменитости, — он не стал бы больше и думать об этом русском, взял бы грех на душу: что ездил, мол, и в Радом и нашел там два креста на могиле, но отцовская воля настигла Владимирова и в Чикаго. Здесь его ждали деньги и письма из Петербурга; отец вспомнил имена чикагских издателей — Уолша и Фергуса: некогда они печатали книги знаменитости и были в короткой с ним приязни. Отец ждал в Петербурге вестей, волновался и горевал, и Владимирову-младшему не составило труда узнать, что оба дела — Фергуса и Уолша — все еще на ходу. Молодые Уолши даже имени такого не вспомнили, но в книжной лавке Фергуса Владимиров нашел хозяйку, седую, быструю, хлопотливую, до крайности обрадованную, что молодой господин из России ищет их друга. Ну как же: вот уже тридцать пять лет, как они знают друг о друге все, что возможно знать друзьям, генерал бывал у них часто, он и на похороны ее мужа приехал с Надин, взял из рук Надин скрипку и играл, играл, пока опускали гроб, и сухая, августовская земля падала в могилу. Разумеется, тогда она не слышала музыки, ей потом рассказали, как божественно звучала скрипка генерала. Вдова Фергус написала адрес, объяснила, как проехать к генералу, и все с таким важным видом, будто речь шла о богатом поместье. Уже простившись с Владимировым, она выбежала за ним в домашних туфлях на сухих, с выпирающей косточкой ногах и передала для генерала обернутые в бумагу книги.