Но мама Лео смогла.
– Ванная налево, если вы хотите освежиться. – По её голосу было понятно, что она считает это для меня совершенно необходимым.
Стоя в ванной и разглядывая себя в зеркале (выглядела я вроде бы свежо и безупречно), я слышала, как Лео тихо разговаривает с матерью. То есть это Лео говорил тихо, а его мать отвечала громко и отчётливо, и я не могла избавиться от ощущения, что она хочет, чтобы я услышала её слова.
– Разумеется, мой дорогой. Просто я считаю её немного… неприметной. Немного посредственной. Такая серая мышка. Ты действительно думаешь, что она тебе подходит?
Ответа Лео я не расслышала.
– Я просто думаю, что ты заслуживаешь кого-то совершенно особенного, мой дорогой, – сказала мать Лео.
Я сглотнула. Собственно говоря, я должна была радоваться, что она считает меня посредственной. Ничего особенного. Потому что сейчас я тратила немало энергии на то, чтобы не быть самой собой – совет Джуди Гарленд и моей матери я просто отбросила. Для своего второго образования в Кёльне, в городе, где меня никто не знал, я хотела всё сделать правильно. Сейчас я была в возрасте других студентов-первокурсников, и я никому не сказала, даже Лео, что у меня уже есть образование геофизика и метеоролога, ну и насчёт клавесина, мандолины, корейского языка, IQ и среднего школьного бала я тоже не распространялась. Я была действительно первоклассным образцом совершенно нормальной, милой девочки, живущей по соседству.
– Расскажи мне что-нибудь о себе, – сказал Лео на нашем первом свидании.
– Особенно нечего рассказывать, – ответила я. – Я самая обыкновенная девушка.
– Обыкновенная девушка с необыкновенно милым лицом, – сказал Лео, и я покраснела. Отчасти от смущения, отчасти из-за триумфа. (И ещё потому, что я всегда слегка краснела, общаясь с парнями, а Лео казался мне чудеснейшим из всех парней, которых я когда-либо встречала).
Лео мне нравился. Мне нравилась его внешность, его улыбка и то, как он на меня смотрел. Мне нравилось, как он брал меня за руку, и я была всякий раз вне себя от радости, когда он представлял меня как свою девушку. Наконец, наконец у меня был кто-то, для кого я была «его».
А как много друзей у меня вдруг появилось! Лео со своими светлыми кудрями, красивыми зубами и сияющими голубыми глазами был не только самым красивым студентом-юристом (Боже, как он был хорош!), он был ещё и одним из самых популярных. Когда мы стали парой, я сразу обрела двадцать новых друзей и подруг, настоящую компанию, с которой мы проводили праздники, учились, ходили ужинать или в кино и устраивали вечера с играми. Внезапно я оказалась в самой гуще, а не где-то на обочине, как прежде. Никто не считал меня фриком, никто не называл меня Альбертой Эйнштейн и не отмачивал глупые шуточки насчёт мандолины.
Я говорила себе, что будет чистой похвальбой рассказывать о своём IQ, пока меня никто о нём не спрашивает. Или хвастаться иностранными языками. Я убеждала себя, что Лео и его друзья, пардон, мои друзья, будут любить меня и в том случае, если они узнают обо мне всё, то есть познакомятся с моей ненормальной, «фриковой» частью. У меня просто не было повода им об этом рассказать.
Когда ко мне приезжали родители – а они это делали минимум раз в месяц, потому что у них был железнодорожный проездной, а между Ганновером и Кёльном курсировали скоростные ICE-поезда, – я старалась, чтобы Лео не попадался им на глаза. Осторожность прежде всего. Десять минут, и моя мать гарантированно что-нибудь бы выболтала.
«Ах, как забавно, что вас зовут Лео», – могла сказать она. – «Каролина в шесть лет написала роман, который назывался «Глупая Жасмин и гадкий Лео». Верно, дорогая?».
Точнее говоря, это был не роман, а собственноручно иллюстрированный памфлет в большом альбоме для рисования. Памфлет назывался «Глупый Лео и гадкая Дженни». Лео и Дженни – так звали двух моих одноклассников, которые не были со мной особенно милы (что произошло в памфлете с глупым Лео и гадкой Дженни, лучше не рассказывать).
Во всяком случае, от «романа» недалеко и до уроков мандолины, поэтому я всячески оттягивала встречу Лео с родителями.
Как бы то ни было, у меня было счастливое детство. Мои родители очень заботились о нас, детях, брат и сестра хотя и ругались друг с другом, но со мной были неизменно милы и внимательны – видимо, потому, что они были намного старше меня. Мими на 11 лет, брат Мануэль – на 9. Наши родители очень любили друг друга, у нас не было материальных проблем, и наш дом с садом был такой же красивый, как и у матери Лео в Оер-Эркеншвике (прошу прощения, классический случай синдрома повторения). В моём детстве были собаки и кошки, много прекрасных отпусков и образцово-чудесные бабушка с дедушкой. Мы, дети, были абсолютно беспроблемными, здоровыми, хорошо учились, не были склонны ни к анорексии, ни к наркотикам. Мой брат, правда, пережил короткую фазу того, что отец называл «хамские годы», но его самое злостное хамство состояло в том, что он во время еды ставил локти на стол, говорил «Не волнуйся, старичок» и приходил домой позже, чем обещал.