При этих словах меня бросило в холодный пот. Следующий раз. Следующий раз в Оер-Эркеншвике. В моих ушах это прозвучало как жуткая музыка в фильме – к примеру, во время сцены в душе в «Психо». Или «Там-там-там», который всегда звучит непосредственно перед тем, как на экране появляется плавник белой акулы.
К кофе мама Лео испекла вишнёвый пирог. За кофе она стала расспрашивать меня о моей семье. Под её взглядами я чувствовала себя неуютно, но постаралась изложить те факты, которые бы ей понравились. Я сказала, что мой отец министерский советник, мой брат врач, а сестра – экономист. Что моя сестра прошлым летом вышла замуж и сейчас ищет дом в Кёльне, что мой брат с женой ожидают ребёнка и мы все ужасно этому рады. Последнее не было ложью, скорее небольшим преувеличением. Мои родители действительно очень ждали своего первого внука, но мы с Мими радовались скорее умеренно. Мы до последнего надеялись, что наш брат бросит Циркульную пилу или она бросит его.
Потом я слегка приврала и сказала, что моя мать тоже печёт вкусный вишнёвый пирог (правда), но не такой вкусный, как мать Лео (ложь). Чтобы сделать ей приятное, я немного подлизалась – спросила её, можно ли мне получить рецепт пирога.
– Этот рецепт – семейная тайна, – ответила мать Лео с улыбкой, выражающей сожаление. – Он передаётся только членам семьи.
Окей. Я попыталась. В мыслях я выключила модуль лести.
Со своей стороны, мать Лео поведала мне, что она хотела стать учительницей музыки или оперной певицей, но из-за детей и бывшего мужа отказалась от этих планов.
– Но я очень старалась дать детям музыкальное образование, – сказала она. – Все трое унаследовали мой музыкальный талант и прекрасно играют на пианино.
– Ну, не преувеличивай, – смущённо заметил Лео. – Мы играем достаточно хорошо для домашнего употребления.
– Я не преувеличиваю, – ответила мать. – Карола, несомненно, обрадуется, если ты ей как-нибудь сыграешь.
– Каролина, – сказала я.
Мать Лео спросила, насколько в нашей семье ценится музыкальное образование. Я прикинула, что бы она хотела услышать в ответ. Упомяни я клавесин и мандолину, в её глазах это бы выглядело как «А я, а я могу в три раза больше, да-да-да!». Но я не хотела, чтобы меня считали полной культурной невеждой, поэтому я ответила (и это было правда), что в школе у нас преподавали игру на флейте.
Улыбка матери Лео подтвердила мою правоту. Если судить по её мимике, она невысоко ставила флейту, но была довольна моим ответом.
– Не все дети рождаются маленькими Моцартами, – сказала она, с гордостью и любовью оглядывая своё потомство.
Маленькие Моцарты с любовью улыбнулись в ответ.
После кофе с пирогом молчаливая Хелена Моцарт села за пианино и сыграла «К Элизе» Бетховена. «К Элизе» – очень красивая вещь, и она часто исполняется, но её чаще всего и портят. Это из-за того, что большинство людей, бравших в юности уроки музыки, при виде пианино обязательно играют «К Элизе». Правда, всегда только начало, трудную среднюю часть они, как правило, пропускают (если они вообще её учили). В качестве альтернативы они могут сыграть ещё «Балладу для Аделины» Ричарда Клайдермана. Кто не брал уроков музыки, тот играет собачий вальс.
Хелена сыграла трудную среднюю часть, но сыграла плохо. Тем не менее её мать с энтузиазмом захлопала в ладоши.
– А теперь ты, Лео!
Пожалуйста, только не «Балладу к Аделине», молча взмолилась я. Лео порадовал меня, исполнив «Весёлого крестьянина» Шумана. Я в семь лет тоже играла эту вещь.
Мать Лео чуть не лопалась от гордости.
– Великолепно! – сказала она. – Женщина, которой ты достанешься, должна считать себя счастливой. Юрист с музыкальным даром! И притом красивый, как кинозвезда!
– Мама! – смущённо отреагировал Лео.
– Но это же правда!
– И ещё он умеет чинить стиральную машину, – добавила Коринна.
– И прекрасно играть в теннис, – сказала Хелена.
– И готовить и печь, – сказала его мать.
– Но не так хорошо, как ты, мама, – ответил Лео и поцеловал её.
– Ну не надо, – заметила его мать. – Иначе Карола будет ревновать.
Карола, разумеется, не ревновала, но Каролина была… немного сбита с толку. В нашей семье все любили друг друга и друг другом гордились, но по части комплиментов мы были более сдержанны. Выражения «Красивый, как кинозвезда» у нас в доме было не услышать. Скорее фразы типа «Ты с каждым днём всё более похож на нашу собаку».
Неужели Лео – маменькин сынок?
На обратном пути в Кёльн я спросила его об отце. Отец оставил семью и Оер-Эркеншвик, когда Лео было 14 лет, и Лео до сих пор ему этого не простил. По словам Лео, его отец, известный историк искусства, дома бывал нечасто, всё время в разъездах, в том числе и за границей, а воспитание детей он полностью переложил на плечи жены и бабушек с дедушками. Непрактичный человек, даже лампочку не мог вкрутить, гвоздя забить не умел, всё по дому делал только он, Лео. Или дедушка. Отец – тщеславный эгоист, безответственный позёр, который и сейчас практически не заботится о детях. Постоянно переезжает, алименты приходят нерегулярно, и если бы не богатые бабушка с дедушкой, на пианино и теннис денег бы не хватало. Ему жаль это говорить, но его отец во всех отношениях просто подлец. Единственно хорошим, по словам Лео, в нём было то, что благодаря отцу он точно знал, каким он хотел бы быть – а именно его полной противоположностью.