Я закрываю лицо руками и стону. Две девушки, которые, действительно, поднялись на корабль вместе с нами, противные и грубые, и они здесь только для того, чтобы услужить Димитрию. Они мне не помогут. Лучшее, что они могут для меня сделать, ― это бросить за борт, чтобы оправдать название «Неделя акул». Единственное, что я могу сделать, это пойти к Люку или Димитрию. У меня нет ничего с собой, ведь меня захватили и увезли против воли. Так что я вынуждена обратиться с просьбой к кому-нибудь.
Люк посмеется надо мной: он такой злой.
Остается Димитрий. Я никого не знаю из остальных двадцати человек на этом корабле, а им даны строгие инструкции не знакомиться со мной. Хотя один из них улыбается мне так, что мне очень, очень хочется подойти и поболтать с ним: он привлекательный и у него самое доброе лицо, которое я когда-либо видела.
Впрочем, ближе к делу.
Я должна подойти к Димитрию. И плюс, я должна попросить у него тампоны или прокладки. Я стону вслух и потираю щеки, чувствуя ужас от того, что докатилась до такого. Может быть, мне следует броситься за борт: этот конец станет гораздо интереснее, чем просить мужчину, который презирает меня, о женских штучках.
Но это необходимо.
Я встаю на ноги и неловко переминаюсь, пока в животе снова не возникает тупая боль. Сделав глубокий успокаивающий вдох, я выхожу из каюты и направляюсь к большой столовой. Димитрий проводит там много времени, плетя заговоры против Хендрикса. Меня больше не расспрашивают, что удивительно, учитывая, для чего меня захватили. Хотя полагаю, что в сложившейся ситуации ему больше ничего от меня не нужно, чтобы сделать это. Одного моего присутствия здесь достаточно, чтобы выманить Хендрикса из укрытия.
Мне требуется целых пять минут, чтобы убедить себя войти в столовую. Когда я вхожу, все пялятся на меня. Да, я стою в открытом дверном проеме. Я рассматриваю мужчин, пока не замечаю Димитрия, сидящего в конце длинного стола. Малибу сидит у него на коленях, и то, что я не вижу его рук, а она корчит странные рожи, говорит мне, что он не просто разговаривает с ней. Отлично. Просто отлично.
Я опускаю голову и иду, ненавидя себя за то, что вынуждена это делать. Я откашливаюсь, подойдя к нему, и он медленно поднимает взгляд, пока не встречается со мной глазами.
― Что? ― невнятно бормочет он.
― Я... мне нужно поговорить с тобой, это важно.
― Я занят, ― отвечает он, проводя рукой по бедру Малибу.
Она ухмыляется, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не отпустить узду ПМС и не дать этой потаскушке пощечину.
― Это важно, ― выдавливаю я.
― Как и то, чем я сейчас занимаюсь, ― скучающе произносит он.
Мудак.
― Мне все равно, что ты сейчас делаешь, ― огрызаюсь я. ― Мне нужно с тобой поговорить.
― Позже.
― Сейчас было бы неплохо.
Он смотрит на меня со скучающим выражением лица.
― Я сказал... позже.
― Это важно, ― выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.
Он наклоняется вперед, заставляя Малибу пискнуть.
― Я сказал: позже, нахрен.
Я упираюсь руками в бока и встаю прямо перед ним.
― Что с тобой? Твоя мать уронила тебя на голову, когда ты был маленьким? Нет, не так: ей пришлось бы сделать это много раз, чтобы ты стал примерно таким, как сейчас.
Я почти слышу, как он скрипит зубами.
― Ты идешь по очень тонкой грани.
― И что ты сделаешь? ― насмехаюсь я. ― Будешь сидеть в своем кресле, как упрямый умник? Ты жалок, Димитрий.
― Ты ничего обо мне не знаешь! ― рычит он, сбрасывая Малибу с колен и вставая.
― Я знаю о тебе все. Ты жалеешь себя из-за своей неудавшейся жизни. Вместо того, чтобы изменить ее, ты зациклился на этом, пока не стал таким, ― тычу пальцем ему в грудь.
― Ты ничего не знаешь ни о том, кто я такой, ни о том, почему так поступаю. Если хочешь ненавидеть кого-то за это, ненавидь Хендрикса!
― Хендрикс втрое лучше тебя!
Несколько раз глубоко вздохнув, Димитрий бросается вперед и хватает меня за плечи.
― Хендрикс ― подонок, поставивший команду выше семьи. Он будет истекать кровью, и я сделаю так, чтобы это было медленно и мучительно. И если повезет, я позволю тебе посмотреть на это.
― Ты ― чудовище! Хендрикс не даст тебе победить. Хочешь знать почему? Потому что он хороший, сильный мужчина, который борется за то, во что верит.
― Ну, тогда он не слишком разборчив, не так ли?
Ах, зараза.
Я так сильно толкаю его в грудь, что ему приходится сделать шаг назад.
― Знаешь что? Надеюсь, он заставит тебя заплатить!
Я разворачиваюсь и выбегаю из комнаты, чувствуя, как дрожат от ярости руки. Слезы, наконец, вытекают из глаз и катятся по щекам. Я спотыкаюсь раза четыре до того, как достигаю лестницы на палубу. Я бросаюсь вверх, дрожа так сильно, что клацаю зубами. Я поднимаюсь на палубу, где дует прохладный свежий ветерок. Упав на колени, обхватываю себя руками и хватаю ртом воздух.