― Что случилось?
― Поскользнулся.
― Ясно, спасибо за подробное объяснение. Ты можешь идти?
Он резко смотрит на меня.
― Стал бы я сидеть здесь, если бы мог идти?
― Ладно, умник, ― саркастически говорю я, ― если тебе нужна моя помощь, то перестань грубить, или я брошу тебя здесь.
Какую-то секунду он молчит.
― Что, черт возьми, такая мелочь, как ты, собирается сделать?
Я встаю и упираюсь руками в бедра.
― Ты просто не знаешь, какая я: стоит меня завести ― и я взрываюсь...
Уголки его губ дергаются в улыбке, и тогда понимаю, как двусмысленно прозвучали мои слова.
― И я взрываюсь так, что мало не покажется.
Да уж, это прозвучало не лучше.
Теперь он почти улыбается мне. Боже. Как он красив.
― Т-так, ― я заикаюсь, ― так ты позволишь помочь или нет?
― Мы ни за что не вернемся в лагерь вовремя, ― замечает он.
― Может быть, но сидеть здесь глупо. Ты замерзнешь.
Он снова смотрит на меня.
― И какой у тебя план?
Я наклоняю голову в шоке, что он на самом деле позволит мне помочь ему.
― Ну, во-первых, надо перевязать рану. Значит, тебе придется позволить мне дотрагиваться.
Его тело напрягается.
― Только быстро, ― выдавливает он.
Я киваю и раздумываю, чем бы воспользоваться. Нужно остановить кровотечение. Я осматриваю его одежду: джинсы, ботинки ― ну, теперь один ботинок ― и обтягивающую черную футболку. Хочется сказать ему, чтобы снял футболку, но использовать то, что на мне, более логично: я в длинном платье. Наклоняюсь и, пошарив пальцами по земле, нахожу острый камень. Использую его, чтобы проделать дырку. Как только появляется маленькая прореха, я использую обе руки, чтобы оторвать полоску.
И все получается не так, как планировалось. Да, я отрываю полосу, но заодно и половину своего платья. Понимаю, что становятся видны и трусики, и мои ужасно белые ноги. Супер! Чувствую, как щеки краснеют, и стоя на коленях, боюсь взглянуть на Димитрия. Но прежде чем коснуться его, гляжу вверх. Он снова смотрит на меня таким взглядом. Таким великолепным, жаждущим, напряженным взглядом.
― Знаю, что это ничего не значит и не изменит, что тебе будет неудобно, но мне важно, чтобы ты знал: я никогда не сделаю тебе больно, Димитрий. Никогда.
Его взгляд смягчается, и он прищуривается, глядя на меня, будто не может меня понять. Я слегка улыбаюсь ему и наклоняюсь, осторожно берусь за лодыжку. Он вздрагивает, и, быстро посмотрев на него, замечаю сжатые челюсти и закрытые глаза. Бедняга. Я сосредотачиваюсь на том, что делаю: закрепляю самую широкую часть над раной, а затем крепко бинтую. Закончив, мягко похлопываю его по колену, и он открывает глаза.
― Все сделано. Ты хорошо справился.
Я встаю и оглядываюсь вокруг, ища кое-что еще. Замечаю несколько толстых веток, упавших с дерева недалеко от нас. Карабкаюсь к ним через несколько камней. Перебираю их, пока не нахожу достаточно толстый сук, который Димитрий мог бы использовать как костыль. Возвращаюсь к нему и протягиваю ветку.
― Сейчас или никогда, солдат.
О, его глаза снова просветлели и просто великолепны.
― Зачем?
― Не хочется расстраивать тебя, ― говорю я, небрежно опираясь на сук, ― но ты должен позволить мне помочь тебе вернуться. А это поможет нам.
Он морщит лоб.
― В смысле...
― Ты возьмешь палку, видишь? ― демонстрируя, говорю я. ― И обнимешь меня за плечо. Вместе, палка и я, поможем тебе вернуться.
Он уже качает головой.
― Нет, во мне шесть футов роста, а ты…
― Что? ― бросаю я вызов.
― Ты мелкая.
― Зато энергичная, помнишь?
Он качает головой.
― Костыля будет достаточно.
― Нет, ― говорю я, придерживая сук, когда он тянется за ним. ― Не будет.
― Джессика, дай мне палку.
― Не дам.
Он опускает голову и что-то ворчит, а затем снова пытается:
― Отдай. Мне. Палку.
― Ты хочешь умереть, Димитрий?
― Глупый вопрос.
Я качаю головой, вращая палку кончиками пальцев.
― Нет, это вполне логично, учитывая, что ты можешь подхватить инфекцию или усугубить ее, опираясь на палку, поэтому я снова спрашиваю: ты хочешь умереть?
― А ты как думаешь?
― Ну, догадываюсь, что нет. Но как узнать наверняка? Ты весь такой из себя мрачный, ищешь мести… и все такое.
Он закатывает глаза.
― Ты когда-нибудь перестаешь говорить?