— Спасибо, — ответила профессор, — день такой.
Она была моим вторым работодателем в Зеландии. Устроиться на кафедру мне помог волжский автозавод. Шло собеседование. Вдруг Хелен говорит:
— Я долго на русской машине ездила. «Лада», знаете? Называла её «моя бабушка». Славная машина.
Слово «бабушка» Хелен произнесла по-русски, но с ударением на «у».
— Да ну? — удивился я.
— Дешёвая, простая, экономичная, надёжная.
Я совсем растерялся.
— Надёжная?
— Именно! Двенадцать лет, в любую погоду — как часы. По любой дороге бегала с прицепом. Заглохнет — рукояткой движок крутанёшь, и вперёд. У родителей ферма была в Вайканае, там народ сервисом не избалован… Ну ладно, к делу. Треть ставки для начала подойдёт?
Параллельно я трудился в частной школе. На благотворительной тусовке познакомился с Крисом, отцом моего ученика. Мне сказали, что родитель этот — важная персона, топ-менеджер в новозеландском отделении Exxon Mobil. Крис мне понравился: шкафообразный, двухметровый, он вёл себя естественно, как Гекльберри Финн. Занятно говорил и много ел, интересовался окружающими больше, чем собой. Не боялся выглядеть смешным. Недели через две встречаю Криса на парковке супермаркета. Он выбирается из «Лексуса LX» — в застиранной футболке, кроссовках без носков и мятых шёлковых трусах. Цвет королевский голубой с орнаментом из жёлтых ананасов. На мне аналогичные, однако в роли нижнего белья. А у него без этих тонкостей. «Привет, — говорит, — Макс. Что, нравятся мои шорты? Купил по скидке в „Фармерсе“, десятка баксов пара».
И тут мне стало разом неспокойно и легко. Такое озарение умной рыбы на крючке, догадка, что твоя свобода кончилась. Обладателям тонкой душевной и богатого внутреннего знакомо это чувство. Оно — предвестие чего-то экзистенциального: стихосложения, запоя, любви. Я заподозрил, что способен полюбить этих людей — младших, беспонтовых детей цивилизации. Кому-то достались осёл и мельница. Они получили кота. Но кот всегда больше, чем кот.
Их не взяли на разборки старших братьев. Не увидели за бортиком песочницы. Они были никто и звать никак: палец в носу, штаны на лямках. Их не знали до семнадцатого века и поныне различают не всегда. Тысячи лет где-то что-то отнимали и делили, боролись за, наоборот и вопреки; меняли историю, географию, естественные, точные и мнимые науки, а также закон божий, не говоря о человеческом; долбали чужих и своих, и неясно каких (много вас тут шляется), используя всё более продвинутый ресурс.
Мелкие за этим наблюдали, как в подзорную трубу с обратного конца. Или в детский калейдоскоп. Они жили в раю — без ядовитых гадов, засух, наводнений, полезных ископаемых, китайского туризма. Вырастили сорок миллионов овец и баранов, по десять на физлицо. Вырастили собственную гордость. Мир издалека выглядит почти как свысока: ощущения те же, но упасть нельзя. Регби заменяет веру, политику и самоидентичность. Индекс счастья выше неба, где-то рядом с экономикой. Что такое взятка, надо объяснять.
У каждого их города есть метафизический подтекст, второе дно, другое имя. Один — корабль, плавучий мегаполис. Грот-мачта телебашни, крики чаек, стаи яхт. Когда с ним рядом океанский лайнер, это — воссоединение семьи. Другой — галерея парков, бархатных лужаек, завешенных плющом кирпичных стен. Инсталляция классической Европы. Макет, клише, игра. Но игра актёров старой школы, которая порой точней оригинала, лучше. А чем — понять нельзя, талантом, может быть.
Веллингтон — самый невидимый город этой едва различимой земли. Дожди и ветра превратили его в голограмму. В нём есть капкан оптической иллюзии, мистификация Гель-Гью, Зурбагана и Лисса. Чуть меняешь угол зрения, и стремительно ветшает, облетает постмодерн. Сквозь небоскрёбы проступают деревянные коттеджи, пакгаузы, лабазы, рейтузы на верёвках. Веет рыбой, истлевшей жизнью, ароматами питейных заведений, протезом Джона Сильвера и кофром Билли Бонса. Домишки лезут на холмы, цветут эркерами и башенками, изгибаются арками, тянутся готическими шпилями. И вновь теряют контуры, сползая в обтекаемость арт-деко. Прочь телефоны, распахнём зонты. Неспешный шаг и дождевая взвесь нам в помощь. Бесплотный город не любит резкости, его легко спугнуть, как предвоспоминание или послесоние. Несколько лет этого транса, и Веллингтон становится подобием киностудии, где параллельные миры — за каждой дверью. Где ты — в системе, имеешь доступ, где мало что способно удивить.
Ан нет, у города велик запас причуд. Утро, еду в школу. Полупустой автобус сонно качает ландшафт: зелёный нубук холмов, ватные комки овец. Заходит молодая пара с рюкзаками — не туристы. Лица нервные, усталые. Сбросили кладь, уселись, заругались шёпотом. Светленькая девушка без видимых примет. Зато у её спутника — примет на шестерых. Стройотрядовская куртка нараспашку — в шевронах и значках. Под ней — тельняшка ВДВ, ремень РККА. Ниже — галифе с лампасами. Во, блин, чучело, — едва не вслух подумал я, — никак земляк.