Рядом, в шестой квартире, затаился биолог Георгий Ильич. Пятидесятилетний, незаметный, лысина, толстые стёкла очков. От школы его мутит так давно, что состояние это кажется нормальным. «Хоть бы год спокойной жизни или три… — мечтает биолог о пенсии, — главное, чтоб не вынесли прямо из кабинета». На уроках школьники и Георгий Ильич существуют автономно. Семьи вроде бы нет. Учительская крепкая семья — это вообще оксюморон. Работа выедает толерантность дочиста, как у полицейских, например, или лакеев.
Вечерами историк навещает коллегу. Ему охота поговорить и выпить разведённого спирта. Рядом с деревней — спиртзавод, где у Николая всё под контролем. Жаль, собутыльник из Георгия неважный: у него был инфаркт. Одно время Николай ходил в соседний подъезд к учителю английского Ивану, человеку действительно молодому и в школе недавнему. Но затем у беременной жены Ивана стал портиться характер. Николай отнёсся с пониманием. Это у них всегда так: месяце на пятом звереют, a потом — ничего.
И вот Алёна родила, но оставалась пока в больнице. Законный повод устроить мальчишник, — решил Николай. Иван моментально согласился. Позвали Георгия Ильича, физрука Толика. Из города подтянулись бывшие сокурсники Ивана — Андрон и Фома. Фоме не хотелось ехать с Андроном, как чувствовал — выйдут проблемы. Не человек, а ходячий трабл — большой, шумный, везде с ним тесно. Начнёт в электричке травить похабные анекдоты — слышат оба тамбура.
И начал, кто бы сомневался. Анекдоты были старые, на тему голубых — она его по жизни волновала. Андрон изображал героев в лицах, находя это дико смешным. На приятелей косились.
— Сидят два гомика в землянке, — Андрон, «подкрасив губы», запищал фальцетом: «Дорогой, кажется, немцы в атаку идут». — «А они красивые?» — «Ой, нет, страшные». — «Ну тогда, огонь!» Ха-ха-ха-ха! Или вот: молодожёны, первая брачная ночь, все дела. Он: «Киска, у тебя до меня парни были?» — «Нет…» — «А у меня были!»
— Что за мерзость, прости-господи, стыд какой, — не выдержала бабка с рюкзаком.
— Стыдно, у кого видно, — весело откликнулся Андрон, — а у кого болтается — не считается!
Явился на вокзал уже хороший, — сообразил Фома. Зачем вообще бухать, если дури природной с избытком? Но это был, конечно, риторический вопрос. Андрон находился в той фазе жизни, которую называл Flucht aus dem Zoo, или побег из зоопарка.
Раз в полгода Андрон убегал из дома, точнее, от сумасшедшей мамаши. Та его вычисляла рано или поздно. И, вернув к семейному очагу, мудохала подолгу чем-нибудь тяжёлым. «Вот те, сучий потрох! Вот те, мразь! Нагулялся, вошь лобковая?!» Андрон, бугай под метр восемьдесят и столько же в диаметре, защищал голову: «Ну хватит, мам. Заканчивай, мам…» Он знал, что экзекуция неотвратима, поэтому на воле распахивался душой.
Однажды Андрон Воеводин показывал друзьям фотоальбом. Из мутных окон в прошлое глядел задумчивый толстый ребёнок. Казалось, он удивляется, всматриваясь в Андрона сегодняшнего: как из него получился такой неадекват? Лёха Фомин не удивлялся. Он дважды общался с мамой Андрона и больше точно не хотел.
В детстве у Фомы была книжка «Рейнеке-лис» с жутковатыми, натуралистическими иллюстрациями. Морды большинства персонажей излучали бездну тупости и разврата. На их фоне мерзавец-лис выглядел даже симпатичным, что отчасти передавало идею книги. Один рисунок изображал фантастическое чудовище: царицу пещерных горилл. Увидев Эльвиру Романовну Воеводину, Фома поразился сходству. Мама Андрона выглядела так, будто кожу человека напялил загадочный организм, великий и ужасный. Папа у них отсутствовал. Иногда Фома думал: а ведь некий странный тип польстился на Эльвиру Романовну. Возможно, какой-то маньяк изнасиловал её в темноте.
Мать Андрона ненавидела Фому. Это чувство распространялось и на других приятелей сына, однако Фома всегда имел бонус. Кроме того, она ненавидела соседей, товарищей по работе, бездельников из ЖЭКа, продавцов, звёзд эстрады, геев, евреев, антисемитов, диссидентов и коммунистов. Словом, тех, кто находились в поле зрения. Часто там находился Андрон. Мама его, впрочем, и любила тоже, но с оттенком психического расстройства. Незаметно ушлёпок-сын заменил ей мужа-подкаблучника. И когда он это осознал, исправлять что-либо стало поздно.
В школе его, конечно же, дразнили — батоном и гандоном, но издалека. Андрон мог долго терпеть и вдруг наотмашь смазать обидчика по уху, а рука у него с детства была чугунная. Как большинство изгоев, Андрон любил читать. На уроках литературы отдыхал, немецкий считал забавой. Язык Гитлера и Канта увлёк его своей организацией. Усвоил правила — а дальше всё легко. В жизни правил не хватало. Материнская ласка или визг были не особенно привязаны к реальности. Обычный сюр, ко всему человек привыкает.