Они были якобы доступней, чем студентки. Подходили к делу творчески: знали «Камасутру», охотно шли на изощрённый секс. В короткий срок Рубик (по его утверждению) отымел четырёх, две из них — замужем. Верилось ему с трудом. И всё-таки… а если?
Это внесло лёгкую изюминку в мои отношения с педагогами. Помню, «немка» Анна Соломоновна возмущалась:
— Чему вы улыбаетесь, Смирнов? Я не допускаю вас к экзамену, пока не отчитаетесь за все темы пропущенных семинаров. И в удобное мне время, а его почти нет. Ist es Ihnen klar?
— Ganz klar.
Я представлял, как Анна стонет в объятиях нашего мачо. И жить становилось чуток веселей.
Для усиления имиджа Рубик выучил пять аккордов на гитаре. Сочинил несколько душещипательных баллад. Мелодии и тексты звучали почти одинаково. Жуткий микс из хитов Кузьмина, Пугачёвой и группы «Воскресение». Вспоминаю, например, такие пронзительные строки:
…Как бедный художник разбитую скрипку
Утопит в бокале плохого вина…
Я тактично намекнул автору, что художник, скорее, утопит палитру или кисти. Кроме того, скрипка вряд ли утонет в бокале, хоть на щепки её разбей. Палитра, впрочем, тоже. «Это метафора, балда, — обиделся Рубик, — главное — в подтексте, между строк. Девчонки писают кипятком… Да что тебе объяснять!» Возражать я не стал. Факультетским мальвинам этот бред действительно нравился. Вскоре Рубик заменил «художника» на «маэстро». Скрипку оставил как есть.
Что происходит с таким человеком в условиях фатального дефицита женского общества? Правильно — он звереет, смысл его жизни утерян. В школе работали две местные незамужние учительницы. Обе подверглись домогательствам Рубика. И остались равнодушны, как дождь за стеклом. Испытанные годами методы здесь не работали. Физрук Люба с правильным телосложением и неправильным лицом откровенно издевалась над страдальцем. Учитель младших классов Лена, крупная, чуть заторможенная девушка, не сразу поняла, что от неё хотят. А осознав, произнесла старомодное: «Только после свадьбы. Но с вами — никогда». Жили учительницы вместе. Это в их доме я украл сто рублей.
Ночами Рубика терзали эротические сны. Он вставал, курил, искал на ощупь банку за печкой. Наливал стакан-другой, забывался кое-как. Изготовленная нами бражка редко попадала в аппарат. Едва в ней появлялись хоть какие-то градусы, мы её, увы, выпивали. В меня этот напиток укладывался худо. На рассвете я бывал в относительном порядке. Одевался, брился, заваривал чай. Пытался не смотреть в окно. Ландшафт до омерзения гармонировал с похмельем.
— Ты идёшь? — спрашивал коллегу.
— Нет, — глухо доносилось из-под одеяла, — скажи там что-нибудь.
Дорога, тяжесть грязи на сапогах. Постылое здание школы. Кабинет завуча.
— Тамара Семёновна, Рубен Генрихович заболел. Съел вчера что-то не то.
— Опять бражки напились?
Это звучит как утверждение. У Тамары Семёновны поблекшие, всезнающие глаза…
Мучений сотоварища я не разделял. У меня была постоянная девушка в Самаре. И ещё одна, поближе — в Альметьевске. С первой я встречался на каникулах. К другой теоретически мог ездить каждый выходной. Час по грунтовке до трассы и столько же на автобусе. Всего получалось — три. Время тогда двигалось неправильно. В реальности появились дыры. Месяц тянулся, как два. Зима казалась вечной. Снег внезапно превращался в дождь и наоборот.
Выбраться из Чучминки зимой удавалось исключительно на тракторе. Осенне-весенняя слякоть наглухо закрывала внешний мир. Когда выпадала сухая неделя, десятиклассник-мотоциклист Лёха подбрасывал меня до асфальта. Лёха собирался поступать куда-то в городе. Я обещал ему четвёрки в аттестате по своим и Рубика предметам.
Альметьевскую девушку звали Клара Марксовна (я не шучу). По занятному совпадению работала она вторым секретарём горкома комсомола. Чем конкретно занималась, ответить не смогла. Больше всего на свете Клара ненавидела скороговорку про украденные кораллы. Познакомились мы в Казани.
Осенью там проходило невнятное комсомольское сборище республиканского масштаба. От нашего района послали меня. Объяснили, что больше некого. Рубик тогда здорово надулся: он бы и сам прокатился в Казань. Чем он, собственно, хуже?