— А надо удивить? — спросила мама.
— Ну, да… Отвлечь внимание. Мне как-то… ну… стеснительно, не знаю.
— Не волнуйся, отвлечём.
Достать презент мне удалось почти спонтанно. Он возник на краю стола, будто давно там лежал. Непринуждённость отняла все силы. Отказали речевые зоны коры головного мозга.
— Ольга Павловна, вот… Хотел какой-то скромный… Не корысти ради (боже, что я несу)… Чайку попить на кафедре.
Рюрикова тоже смутилась и от этого вдруг помолодела. На мгновение я увидел провинциальную девчонку из советского кино. Вплоть до конопушек под глазами и на шее.
— Слава, зачем?.. Это лишнее, забери.
— Меня здесь нет, — промямлил я.
И быстро вышел.
Не корысти ради. Тогда действительно зачем? Что искал я в Ольге Павловне? Нравилась ли она мне внешне? Даже этого я не могу понять. Говорили, что в молодости Рюрикова была сногсшибательна. На взлёте карьеры умело этим пользовалась. Сломала пару многолетних браков. Фамилии пострадавших мелькали на обложках учебников.
Помню, отмечали её новую книгу или должность. Звучали хвалебные тосты на грани сарказма. Профессор Лодочкин, живая иллюстрация к сказкам Братьев Гримм, выпил много лишнего. И высказался так:
— Да хватит сиропом-то поливать: выдающийся учёный, звезда науки… Много сладкого вредно… кхэ-к… Я Ольгу знал вот… — он опустил ладонь до уровня стола. Затем поднял её до горлышек бутылок. — Во такой! Аспиранткой была у Сомова, царствие небесное. Приехала из Ярославля вся такая, мм-м… юная, волнующая блондинка. Глаза зелёные — чистая ведьма… У мужчин на кафедре, понятно, слюноотделительный рефлекс. Помнишь, Оль? Я тогда…
— Перестаньте, Василий Нилыч! — Рюрикова кисло улыбнулась. — Давайте лучше выпьем за моих учителей.
— Нет уж, продолжайте! — крикнула доцент Птицына.
Дальний край стола поддержал:
— Пусть человек закончит!
— Василь Нилыч, дальше-то что?
— Дальше? Я подумал: какая ей, к чертям, наука? Ей бы в кино сниматься! В журналы эти, как их… И сразу захотелось…
— Принять валокордина, — тихо вставил кто-то.
Профессор усмехнулся:
— И это тоже.
В интернете есть недавнее фото Ольги Павловны. Не без колебаний я открываю его. Рюриковой около семидесяти, и она всё так же хороша. Мастерство европейских хирургов плюс специфический взгляд — надменный и опасный. Знающий о вас что-то недоброе. Может, именно опасность завораживает в ней, соблазн риска, искушение бездной? Четверть века назад я погрузился в иллюзию близости к этой женщине. Потом ускользнул от зависимости, соскочил. И вот уже лет двадцать не решаюсь ей позвонить.
А тогда ей было сорок пять, и она говорила мне «Слава». Иногда забавы ради я думал: а слабо мне назвать её Олей? Коснуться её руки, вдохнуть аромат шампуня… Нет. Даже в мыслях — нет. Почему? Вновь накрывает ощущение зависания. Воздушной ямы, неясной территории, которую избегают слова. Но мне уже не двадцать восемь. Я на коротком, счастливом этапе правды, вербальной точности, освобождённой речи. Если не сейчас, то никогда. Дальше — возраст междометий.
Кроме того, словами я полжизни зарабатывал на хлеб и ветчину. Вторую половину — цифрами, и в этом есть логика. Я убеждён: любой, кто знает толк в словах, найдёт его в цифрах и наоборот, особенно за хорошие деньги. Суть едина — код, система знаков. Правильные символы на правильных местах дают искомый результат. Дихотомия технари-гуманитарии списана в утиль, как многие другие типологии людей. Человечество разделилось исключительно на умных и дебилов. Дебилы победили, остальное несущественно.
Я ухожу от темы. Территория дурачит меня, подсовывает ложные ходы. Она не любит гостей. О чём мы? О поиске верных слов. Думать о Рюриковой нежно я не мог, ибо она не была нежной женщиной. Но именно женщиной крутой, сильной. Начальницей. Это не всё. Думать о ней в сексуальных терминах казалось мне запретным, противоестественным. Будто думать подобное о своей… Ну да, о своей матери. Что же получается? Ольга Павловна стала для меня… имитацией матери? Подменой? Отредактированной, улучшенной, может быть, версией. Такой, какой бы мне хотелось её видеть. Там, где у нормальных людей — сыновние чувства, у меня давно образовалась пустота. Тёмный прямоугольник на обоях, который хочется закрыть.
Но в маме тоже ощущалась пустота, вакантное место для идеального сына. Я не получился идеальным, даже хорошим, чего уж там. Из меня не вышло золотого медалиста. Я не закончил с отличием мединститут. Не стал хирургом с мировым именем. И великим пианистом не стал тоже. После вручения аттестатов я отказался танцевать с ней вальс на потеху всему залу. Не умею я танцевать вальс! И учиться не хочу.