— Цель приезда?
— Учёба, — ответил я. И улыбнулся внутри.
Marlboro, Camus, Panasonic… Lufthansa, Adidas… Задумчивые манекены, деликатный свет из ниш, гламурная отрава дьюти-фри… Совершил посадку рейс компании «Дельта» из Майами… Ароматы кофе, горячего пирога с ягодами, чего-то новогоднего, трогательного, еле уловимого (ваниль? корица?). Джазовая тема бара. Знакомая по фильмам речь. Звучала она тихо и совсем по-человечески. Европейцы, как водится, демонстрировали стильный пофигизм, решительно отказывались быть толпой. Даже торопились они элегантно. Цветные, обтекаемые чемоданы двигались за ними будто сами. Я замедлил шаг. Город пытался мне что-то сказать. «Entschuldigung», — прозвучало за спиной, и люди обогнули меня, будто остров.
Над головами встречающих мелькнула знакомая фамилия. Мой взгляд поймала девушка в оливковом плаще. Тревожная улыбка, прохладная ладонь. Криста, аспирантка, из особых примет — веснушки и новый фольксваген. Хорошенькая немка — такой же оксюморон, как плохой автобан. И пусть, нам отвлекаться ни к чему. Тем более, что на спидометре — двести. Ландшафт воспринимался приблизительно. Моего немецкого хватило на короткий диалог.
— Как долетели?
— Пациент скорее жив…
— Сейчас поедем в кампус. Поселю вас, отдохнёте. Завтра можно посмотреть Oктоберфест. В понедельник ждём в лаборатории. Это рядом, вам любой покажет.
— Спасибо, Криста. Вы чудесная.
— Никаких проблем.
За окнами темнело примерно с нашей скоростью. Уплотнились здания, вспыхнули огни. По салону двинулись тени. Уютно замерцала приборная доска. На светофоре Криста включила радио. Группа Eagles угадала моё состояние: «Take it easy, take it easy. Don’t let the sound of your own wheels drive you crazy…» Бесцеремонно вклинилась заставка новостей. Я узнал слова «Москва» и «танки». Фамилию «Хасбулатов» диктор исказил.
Утро. Теоретически я понимал, где нахожусь. Комната выглядела чистой, светлой и пустой, как новая жизнь. Минимум предметов в стиле IKEА, умывальник, зеркало. Остальные удобства — извне, но главное — свободны. Я привёл лицо и тело в относительный порядок. Тишина на этаже удивляла сама себя. Будто дом, привычный к шуму, кто-то разом обеззвучил. Затем удалили людей. Тут, словно по ошибке, вдали проснулись кухонные звуки, голоса. Их тотчас приглушили. Заодно мой аппетит сместили влево от нуля. Не хотелось даже кофе. Я поспешил на улицу.
Так не бывает, — вот первая мысль. Я этого не вижу. Пространство, населённое людьми, не может быть настолько безупречным. В реальном городе всегда найдётся трэш. Какая-нибудь лишняя труба, архитектурное безвкусие, шум стройки, теснота, ненужный запах… Мюнхен этот факт опровергал, как идеальное эстетическое высказывание. Метафора навылет, афоризм по шляпку. Сказка, отшлифованная временем, гравюры фон Каульбаха или Доре. Возникло смутное, знакомое по книгам чувство: я вспоминаю город, в котором не был, а он — меня. Очная ставка зазеркалья с бытием. И наконец глубокий вдох: я дома.
Это чувство испугало меня дважды. Второй раз — в Сингапуре через много лет. Ощущение шпиона, «спящего» агента, который долго выживал бог знает где. Потом о нём забыли, он смирился, оброс историей, привычками, друзьями. Чужбина стала родиной, легенда — биографией. Другая жизнь — абстрактной, как линейный интеграл. Пустота в душе неплохо заполнялась алкоголем. Но где-то в пыльном шкафчике сознания хранился город-ключ. Невыразимый эпитетами и глаголами, сверхфокусный, кукольный мир, лавка игрушек за час до открытия. Шли годы, и однажды кто-то вычислил таинственную дверцу. И выступы бородки надавили на засов.
Синхронно этот кто-то изменил настройки дня. Добавил чёткости и яркости, перенасытил воздух кислородом, убрал шумы и гравитацию. Я двигался, не замечая собственного шага, вернее, город медленно скользил навстречу. Открывались новые улицы и здания — светлые, бежевые, кремовые, всех тонов песка. Блики окон в тёмных рамах напоминали о картинной галерее. Карминовая черепица — о спинах древних рыб, фахверк — о гигантской азбуке. Мансардные балкончики для эльфов и цветов выглядывали из крыш.
Эклектика отсутствовала напрочь, хотя дома имели лица. Одни сверкали витринами, радовали глаз знакомой лексикой: Müller, Apotheke, Deutsche Bank. Другие затаились в палисадниках среди остроугольных елей и тлеющих красок осени. Дома были разными, но совпадали, как шестерёнки в часах. Будто город создавался целиком каким-то гением дизайна. И — лёгкая, сквозная тишина, в которой можно потерять или найти всё что угодно. Скоро я узнал, что воскресенье здесь немое до полудня. Верующие — в кирхах, остальные спят. Но тогда это казалось спецэффектом. Совпадением героя, зрителя и автора.