– Как ты? – спрашиваю я.
– Не в настроении. – Она натягивает на голову капюшон толстовки и обходит меня.
Я подавляю в себе желание стукнуть ее головой о стену, вырвать ей волосы. До этого момента я даже не осознавала, как сильно на нее злюсь.
Я ни с кем не дралась еще с десятого класса. Тогда какой-то придурок, которого все звали Бобби Заячьи Зубы, болтал на обществознании о талонах на еду. Он повторял слова своей матери-продавщицы, осуждавшей женщин, которые приходили в ее магазин с такими талонами: мол, они живут на деньги честных налогоплательщиков, щеголяя «айфонами», дизайнерскими сумочками и кучей детей.
После уроков я подошла к нему и спросила, с чего он взял, что дети таких женщин заслужили голодать. Может быть, их мать осталась одна из-за того, что отец умер или угодил в тюрьму. Он отмахнулся и прошел мимо, вполголоса обозвав меня белой швалью. Я догнала его и впечатала лицом в шкафчик.
Когда бабушка забирала меня после школы, она прямо перед завучем схватила меня за подбородок, впившись ногтями в кожу.
– Не путай мою доброту со слабостью, Тесса, – прошипела она.
В тот момент я поняла, что они с моей мамой действительно очень похожи: у обеих под маской безобидности прячется жестокость.
Кэлли садится на диван и притягивает колени к груди. Потом начинает копаться в телефоне – очевидно, так ей легче меня игнорировать.
– Чего тебе? – спрашивает она, когда становится понятно, что я не собираюсь уходить.
Посмотри на меня! Убери чертов телефон и перестань вести себя так, будто мы с тобой никогда не были лучшими подругами.
Но у меня не хватает смелости высказать это ей в лицо. Не было и, вероятно, никогда не будет. Я прочищаю горло.
– Нечего наезжать на мать из-за того, что я здесь, – говорю ей я. – Мы с ней были в тюрьме этим утром.
– Знаю. – Кэлли кладет телефон на колено. Экран темнеет. – Жалко твоего папу, – добавляет она почти машинально.
– Мы не… Она расстроилась не из-за этого. – Я сглатываю слюну. – Из-за Стоукса.
Кэлли вздрагивает, и от этого я почему-то смелею.
– Мы видели его адвоката, – добавляю я, – который занимается апелляцией.
– Ясно. – Кэлли растягивает слово, будто не понимая, зачем я ей это рассказываю. Но я замечаю, как ее пальцы впиваются в подлокотник.
Я пожимаю плечами.
– Я подумала, что ты должна знать. Может, это даже в новостях покажут.
Выражение лица Кэлли меняется, и я его узнаю. Раньше я боялась его, как сирены в ураган. Но теперь я рада, что она разозлилась, и это именно из-за меня.
– На кой черт ты вообще сейчас поднимаешь эту тему? – шипит Кэлли. Ее лицо багровеет от ярости.
– Потому что мы связаны с этим, – говорю я.
– Уже нет. Он виновен и никогда не выйдет на свободу.
Не сомневаюсь, что эту фразу Мэгги вдалбливала в голову Кэлли годами. Она даже похожа на мать, когда это говорит: точно так же поджимает верхнюю губу. Я не могу сказать ей про новую улику, о которой говорится в статье: Кэлли потребует подробностей и, если я не отвечу, какая улика, наградит меня взглядом, который сровняет меня с землей.
К Кэлли всегда прислушивались окружающие. От восьми до восемнадцати рукой махнуть, как сказала бы Мэгги. Даже сейчас, когда нам обеим по восемнадцать, я все равно чувствую себя глупой и маленькой по сравнению с ней.
– Теперь все по-другому, – бурчу я себе под нос.
– Что ты несешь? – Кэлли спрыгивает с дивана и закрывает дверь в гостиную. – Только не говори, что эти кретины из «кибердетективов» промыли тебе мозги и теперь ты хочешь забрать показания.
Значит, то сообщение до нее дошло.
– Конечно, нет, – отвечаю я. – Но прошло десять лет. Если адвокаты соберутся повторно проверить доказательства, кто знает, что они там найдут.
Кэлли складывает руки на груди.
– Тесса, он преследовал Лори и убил ее. Ты видела и слышала, как он угрожал ей у бассейна. Ты что, забыла?
Конечно, я помню. Я вспоминаю об этом каждый день вот уже десять лет подряд. Мы шли к припаркованной машине Лори втроем. Уайатт Стоукс стоял там, прислонившись к сетке забора, и покуривал. За день до этого Джослин одолжила ему зажигалку. Не знаю, что Стоукс сказал Лори, но ей стало от этого не по себе, и она его проигнорировала.
Он затянулся и спросил:
– Что такое: красное, белое, синее и плавает?
Лори подтолкнула нас в спины и повела к машине.
– Мертвая сука, – ответил он сам себе и направился к лесу, заливаясь хохотом над собственной шуткой.
Я понимаю, что задумалась и не ответила на вопрос Кэлли.