Виконт пробирался между оборачивающими вслед ему головы посетителями в голубых рабочих блузах и куртках из грубого вельвета. Заняв место в конце стойки, поближе к подножью лестницы, он заказал полпинты. Повернувшись к стойке спиной, Себастьян облокотился о древний прилавок и обежал взглядом отдельно стоящие столики и сумрачные кабинки. Словно по сигналу, в зал шагнула Черри.
От порыва ветра из открывшейся двери задрожало пламя в жестяных фонарях, отбрасывая танцующие блики на черные волосы и бледные плечи женщины. Она мгновение колебалась, так же оглядывая толпу, как перед этим Себастьян. Взгляд пробежался по виконту без тени узнавания и остановился на толстобрюхом мужчине с седыми бакенбардами, который в одиночестве развалился за столиком почти в центре зала.
– Так вот ты где, никчемный торгаш бараньим салом! – взвился дрожащий от возмущения визгливый голос над гулом таверны.
Обладатель седых бакенбард, как раз подносивший ко рту кружку с элем, замер и бросил быстрый взгляд через плечо.
– Нечего коситься, словно ты Святого Петра ждешь в компанию! Я с тобой говорю, ты, бурдюк пузатый!
Седые Бакенбарды со стуком отставил эль и тяжело сглотнул.
– Я тебя не знаю.
– Не знаешь?! – подбоченившись, напустилась на него Черри, метая из черных глаз молнии. – Не знаешь меня, да? Скажи еще, что и своих семерых по лавкам не знаешь!
Трясясь от злости, она величаво прошествовала к жертве, и пока тот пытался отодвинуть стул, размахнувшись, залепила толстяку оплеуху.
После звучного хлопка плоти о плоть в зале внезапно воцарилась тишина. Долговязый парнишка с подносом пустых кружек отставил свою ношу в сторону и схватил скандалистку за руку:
– У нас тут не …
Черри, вывернувшись, выдернула ладонь:
– А ну пусти меня, молокосос паршивый!
– Эй! Так не обращаются с дамой! – ухватил юнца за воротник мускулистой лапой поднявшийся из-за соседнего столика лысый мужчина.
Седые Бакенбарды вскочил, потирая горящую щеку:
– С дамой? Эту потаскуху ты зовешь дамой?
Лысый развернулся и саданул мясистым кулачищем Седым Бакенбардам в брюхо.
По таверне прокатилось оживление. Кто-то врезал по шее подавальщику, да так, что тот, согнувшись, повалился на рассыпавшийся под ним деревянный стул.
Себастьян услышал, как резко открылась дверь на втором этаже, и, обернувшись, увидел верзилу в молескиновом жилете, спешившего по ступенькам к центру потасовки.
– Эй, эй, что за базар? У нас в «Черном драконе» так не положено!
Девлин тихо проскользнул мимо усмирителя на лестницу и вошел в комнату. После полутемного общего зала от яркого света в помещении у Себастьяна заслезились глаза. Два канделябра с зажженными восковыми свечами стояли на каминной полке, еще три были расставлены на столах. В центре отличного китайского ковра перед мольбертом стоял Иэн Кейн. Среднего роста и телосложения, с шевелюрой цвета начищенной меди, он был одет только в бриджи, рубашку и жилет, и в руке держал кусочек угля. Футах в десяти перед художником на обитой синим бархатом оттоманке растянулась миловидная девица – нежное белое тело в ореоле золотых волос. Кроме розовых шлепанцев и жемчужного ожерелья, на ней ничего не было. Обернувшись, Кейн взглянул на вошедшего. Натурщица вздрогнула, но мужчина бросил: «Не шевелись», и она снова замерла.
– Неплохая работа, – отметил Себастьян, подходя ближе и рассматривая незаконченный набросок углем в стиле Энгра.
Снизу донесся звон бьющегося стекла и грубый мужской окрик.
– Полагаю, вы затеяли это не без причины? – взяв тряпку, Кейн принялся спокойно вытирать пальцы.
В речи владельца борделя все еще слышалось еле уловимое эхо ланкаширской картавости, но за полтора десятка лет, минувшие с той поры, как парень оставил шахту, он явно приложил немалые усилия, чтобы избавиться от провинциального выговора. Бриджи, сюртук и жилет, несомненно, были пошиты лучшими портными Бонд-стрит. Пиппа из сырной лавки легко приняла бы этого мужчину за джентльмена. Сколь бы бесчестными не были его нынешние занятия, Кейн из кожи вон лез, скрывая низкое происхождение. Но такие волосы Пиппа вряд ли назвала бы «темными», по крайней мере, если они не были выкрашены.
– Я подумал, что наша беседа в отсутствие джентльмена из Фэнси будет приятнее, – откровенно ответил виконт.
Он прошелся по комнате, окидывая взглядом полотна на стенах. Выполненные маслом по большей части в том же стиле, что и набросок на мольберте, картины изображали как сценки на улицах Лондона, так и виды кораблей на Темзе. Один совершенно замечательный рисунок церкви Всех Святых в потоке солнечного света был завершен лишь наполовину. Но на большинстве холстов в томных позах возлежали обнаженные одалиски.
– Вот одно из преимуществ владения борделем, – обронил Себастьян. – Немногие художники имеют доступ к полному дому женщин, раздевающихся более чем охотно.
В ответ на замечание Кейн отложил тряпку и ухмыльнулся.
– Интересно, – спросил виконт, – а вы писали когда-нибудь Розу Флетчер?
– Кого?
– Розу Флетчер. До прошлой недели она блистала в «Академии на Орчард-стрит». Как я понимаю, хозяин заведения – вы.
Взяв кусочек угля, художник провел изящную линию между ягодицами фигуры на рисунке.
– Я владею не единственным заведением и даю работу десяткам желающих. Думаете, я их всех упомню?
Снизу послышался глухой звук удара, за которым последовал гневный рев.
– Эта женщина неожиданно сбежала и пряталась, – продолжал Себастьян. – Любопытно, не от вас ли?
– Вы что же, думаете, мои заведения снабжают торговцы белыми рабынями? – ухмыльнулся Кейн, не отвлекаясь от работы. Широкий рот на картинно красивом лице мужчины явил в улыбке ровные белые зубы. – С какой стати ей от меня прятаться? Да любая заблудшая овечка на улице примется вас убеждать, что ее похитили и принудили этим заниматься. Это все враки. Девочки работают у меня, потому что сами так решили, и вольны уйти, как только пожелают.
Виконт взглянул на распростершуюся на оттоманке жрицу любви. Та чуть шевельнулась и снова неподвижно замерла. Розовые вершинки грудей слегка приподнимались при каждом вдохе. По щекам натурщицы разлился румянец. Очевидно, позировать обнаженной перед хозяином было одно дело, но делать это в присутствии незнакомца – несколько другое.
– И вас не рассердило, что Роза ушла? – поинтересовался Себастьян.
– Шлюхи все время уходят, – дернулся мускул на внезапно отвердевшей челюсти Кейна. – Как правило, они возвращаются. А если и нет – полагаете, меня это волнует? Там, откуда берется это добро, всегда найдется еще, – мотнул головой собеседник в сторону улицы. – И квартала не пройдешь, как наткнешься на полдюжины таких же.
– Возможно. Но Роза Флетчер, без сомнения, кого-то боялась.
Художник склонил голову набок, изучая набросок.
– Большинство шлюх кого-то боятся. Кто мужа, а кто ухажера, который чересчур дает волю рукам. А вот мне любопытно, – заметил он, аккуратно растушевывая только что проведенную линию, – с чего вдруг такой утонченный джентльмен, как вы, интересуется какой-то сгинувшей потаскушкой из Хеймаркета [21]? Уж не для себя ли вы ее присмотрели?
– Не совсем. Роза мертва. Она была среди восьми женщин, убитых прошлым вечером в приюте Магдалины.
Утверждение, что пожар в приюте не являлся несчастным случаем, похоже, не удивило Кейна, хотя, с другой стороны, слухи быстро расходились по улицам. Не поднимая глаз, он спросил:
– По-вашему, это моих рук дело?
– По-моему, вы что-то скрываете.
Залегла пауза, во время которой владелец борделя, казалось, принимал решение. Он взял кусок угля потоньше.
– Вы правы, Роза Флетчер действительно жила в «Академии». Провела там почти год, и я не знаю, по какой причине ушла. Она никогда не показывала, что несчастлива.
21
Хеймаркет(Haymarket, букв. «сенной рынок») — лондонская улица, идущая с севера на юг от площади Пикадилли до улицы Пэлл-Мэлл. В старину Хеймаркет считался кварталом красных фонарей. Вот такую картину можна было наблюдать там с наступлением темноты.