Майор вздыхает и повторно садится бриться. Приказывает ординарцу приготовить свежее обмундирование. От беседы с полковником он не ожидает ничего хорошего. Так что надо быть с иголочки. Помимо деловой требовательности Гурьевских к тому же невероятно придирчив к внешнему виду офицеров. Из окопа ты явился к нему или из театра — будь при всех регалиях, чистехонько выбритым и по полной форме.
Командир дивизии приветствует майора обычным кивком и садится. Завести разговор не спешит, вертит в руках какую-то бумажку. Селивестров стоит возле стола и гадает, что последует за этой паузой. Ему неприятно затянувшееся ожидание. Обычно Гурьевских ценит и свое, и чужое время: пришли к нему — приступает к делу сразу.
— Чаю не хотите? — вдруг предлагает комдив.
— Спасибо, уже позавтракал, — отказывается Селивестров.
— Ну, коль так… — Гурьевских барабанит тонкими пальцами по столу, и Селивестров начинает понимать, что комдиву хотелось поговорить неофициально, по-дружески, но он разучился за время войны принимать гостей, быть хлебосольным хозяином.
Майор жалеет, что отказался, но уже поздно.
— Вот что, — поразмыслив, произносит полковник. — Идемте прогуляемся. Тут к нам минометное подразделение прибыло…
— Слушаюсь, — по-казенному откликается майор и начинает волноваться — ему ясно, что пройтись полковник решил вовсе не из-за минометчиков, что думает он о чем-то другом.
На окраине лесной деревеньки высится наполовину сгоревший сарай. В уцелевшей половине его временно разместился минометный взвод, отдыхает после марша. Полковник машет дежурному лейтенанту — не надо рапорта — и направляется к минометам, стоящим в боевом положении под дощатым навесом.
— Вы свободны, лейтенант.
Они останавливаются у одного из минометов. В стороне топчется продрогший часовой, маячит у двери сарая обеспокоенный лейтенант. Гурьевских стучит мундштуком с потухшей самокруткой по минометному стволу. Тот отзывается глуховатым звоном.
— Хорош?
— Доброе оружие, — соглашается Селивестров, не зная, что этим хочет сказать комдив. Обычный 120-миллиметровый полковой миномет — экая невидаль!
— Новые, — говорит полковник.
— Да, — опять соглашается озадаченный Селивестров.
— Вам ни о чем это не говорит?
— Нет. — Селивестров не любит пожимать плечами.
— Да-с… До войны специальные трубы для минометных стволов поставляло единственное предприятие в стране — днепропетровский завод. А там теперь… Эти же новенькие. Не доходит?
— Нет.
— Да-с… Значит, где-нибудь на Урале уже организовали выпуск таких труб. Выходит, восполнена потеря днепропетровского завода.
— Теперь понимаю.
По худому, длинноносому лицу Гурьевских проскальзывает улыбка. Долговязый, прямой — про таких в народе говорят: аршин проглотил, — он еще раз пригибается, стучит по стволу, слушает:
— Вы, кажется, с Урала?
— Да. Кунгурский.
— Хороша у вас пещера.
— Да, хороша.
— Да-с… И с какого времени, Петр Христофорович, мы вместе воюем?
— С третьего дня войны.
— Правильно. С того дня вместе.
В апреле 1941 года военкомат направил инженера-гидрогеолога Селивестрова на военную переподготовку. Дело не новое. Селивестрову и раньше случалось уезжать на два-три месяца в лагеря. Но в июне его неожиданно аттестовали, стал он капитаном инженерных войск и срочно выехал на запад, в один из строящихся укрепрайонов. На новом месте прослужил всего двое суток. Едва успел встать на довольствие, получить койку в казарме и личное оружие, как началась война.
Все в штабе строительства смешалось. Связь с высшим командованием оборвалась, своих войсковых частей не имелось, бомбили немцы нещадно — пришлось строителям прибиваться к чужим подразделениям.
Примкнул и Селивестров. Сначала, как полуобученный «технарь», болтался при штабе дивизии, потом выпросился во взводные, из окружения под Брянском вышел ротным. А после переформирования от Осташкова к Великим Лукам вел в наступление батальон. И все в одной дивизии, все под началом скупого на похвалу полковника Гурьевских.
— Да-с… — Комдив издает какое-то подобие вздоха. — А ведь из командного состава осталось нас, старичков, всего трое: вы, я да Резник. Остальные…
Селивестров не хуже полковника знает, где теперь остальные.
Гурьевских выбивает из мундштука окурок и вдруг спрашивает:
— Много обид на меня накопили?
— Что вы, товарищ полковник!
— Ну-ну, — как-то по-незнакомому тепло усмехается Гурьевских.