— Веселое место, а народу того… — поздоровавшись, обращается майор к вышедшей из ворот ближнего дома женщине.
— Веселое… — огорченно отмахивается женщина. — Красотой-то единой жить не будешь. Есть нечего — так и из рая сбежишь.
— Это почему же нечего? — удивляется майор.
— Это вам лучше дед Лука расскажет. Он тутошний. Вон на том порядке шестой дом с краю…
Дед Лука оказывается древним, замшелым, но чрезвычайно общительным стариком. Он, очевидно, радехонек приезжим людям. Охотно рассказывает и о себе, и о деревне:
— Точно. Бежит народ. Около двухсот дворов ране было, а теперь семнадцать осталось… Хутором Татарским до гражданской войны назывались. Это точно. Нет, татар почти не было. Казахов несколько семей имелось. Пастухами на лето нанимались. Тутося у нас, дорогой человек, издревле скотоводили. Мясом жили, значится. Пахарев не было. Нет. Все коровушек, лошадок, а боле овцу держали…
— С чего же скотина перевелась?
— Дык как сказать… — Дед Лука озабоченно теребит сухой, коричневой рукой свою зеленоватую свалявшуюся бороденку, частит шепеляво: — В гражданскую-то у нас тутося горячее дело получилось. Почитай с самого семнадцатого года до двадцать первого только то и делали, что пластались да стрелялись. Воевали, Н-да… Хозяйствовать было некому. Угодья, стало быть, мил человек, заросли кустарником, чертополохом, березой… Места-то у нас сам вишь какие. Деревня на угоре, а кругом, стало быть, низина. Сырые места. — Дед обводит вокруг себя рукой. — В прежние-то времена, как сухое лето выпадет — степь выгорит, так из соседских сел к нам скотину спасать гнали. Н-да… У нас не выгорало, стало быть. Это когда угодья по-хозяйски держали…
— А кто сейчас мешает?
— Дык как сказать… — Дед Лука опять хватается за бороденку. — Никто не мешат. Лес корчевать некому. А те пастбища, шо внизу, за лесом, стало быть, были, так их тепересь нетути. Пустыри, стало быть. Мимо ехал, чать видел?
— Видел.
— Во-во! — Дед Лука начинает плачуще моргать. — Тутося у нас семь зим назад колхоз организовали. Хорошо жить стали. А потом, стало быть, председателя нам нового дали. Приезжего. Ну, тот песчанского начальства послушался — давай пахать луга-то… Стало быть, вместо скота этой земли зерном больше выгоды взять захотели. А получилось… — Дед кривит бесцветные губы. — Получилось негоже, мил человек. Зерно-то родиться не захотело. Три года кряду емтэеса эта самая пастбища плугами ворочала, три года мы зерно на посев покупали — и все как Кобыле под хвост. Вот и дожили. Землю-матушку нарушили — ни хлебушка, стало быть, ни травушки… В засушливый год как пошли буря за бурей — крыши с изб срывало, — а уж голехонькая родящая-то земля, стало быть, вся в пыль…
— Что, весь плодородный слой сдуло?
— Сдуло, мил человек, сдуло. Не растет там ныне ничево. Вот и останные семьи в бега бросились. Кто в Песчанку, кто в город… Стало быть, помирать никому не охота…
— А вы почему остались?
— Дык как сказать… — Дед грустно крестится. — Куда я с родного погосту? Деды мои, тятя с матерью, жена тутося схоронены. Два сына в гражданскую… Куда я от них? Даст бог, перебьюсь как-нибудь. Вон сноха да двое внучков на руках…
— Вы местный уроженец?
— А как жа… Еще дед моего деда тутось поселился.
— Так… — Селивестров оглядывается, увидев сруб колодца, подходит и нему. — Это ваш, вы копали?
— Нет, тятя мой.
— Глубокий?
— Не шибко. Пять сажен. При мне копали.
— Камни были?
— Нету. Сплошь глина, суглинок, супесь… Вон в огороде я сам копал. Тамося та же история.
— Вода солоноватая?
— Дык как сказать… Мы привышные. Вот только мало ее. Летом, стало быть, аж до дна вычерпываем. Угощайтесь, не жалко. Бадья на месте. Не хороним…
Ваня Зубов с Гибадуллиным извлекают ведро воды, набирают в бутылки пробы. После этого поочередно прикладываются к краю ведра. Прикладывается и майор. Вода и в самом деле чуть солоновата на вкус — такая же, как во всех колодцах Песчанского района. Сделав несколько глотков, Селивестров разочарованно отходит от сруба.
— Вода как вода… — бормочет дед Лука. — Вот в сабуровском колодце — енто да! В праздники, стало быть, на чай да на еду оттудова берем. Хоть и далече… Сладка водица!