Это была Нана.
Разумеется, мысли об отказе от женитьбы мигом улетучились из головы очарованного Савушкина. Он много дней не мог решиться зайти к Шогенцуковым, хотя те его приглашали.
В те дни он часто оглядывал себя в зеркале и, как правило, огорчался, впервые заметив, как нескладен и долговяз, какие масластые и волосатые у него ноги, как длинны и грубы руки. А еще чаще он ходил в небольшой скверик, что находился возле военного городка. Там вечерами можно было увидеть Нану. И Савушкин издали любовался ею.
Вскоре ему все же пришлось пойти к Шогенцуковым. Те под каким-то предлогом собрали вечеринку, а отказаться было никак невозможно.
Вблизи Нана казалась еще очаровательней. Когда молодых людей знакомили, она не потупилась, лишь засветилась малиновым румянцем молочно-белая кожа да мелькнуло в огромных — непроглядная темная ночь! — очах что-то такое, от чего неробкий Савушкин оробел и сразу подался к столу, подальше от этой пугающей девичьей красоты.
Почти весь вечер Савушкин сидел в сторонке. Как ни подтрунивал, как ни подмигивал ему хозяин дома — не хотелось почему-то приближаться к Нане. Тогда предприимчивый Шогенцуков организовал так, что все гости по каким-то делам разбрелись кто на кухню, кто на балкон, кто куда, и молодые люди остались с глазу на глаз. Деваться было некуда, Савушкину пришлось побороть себя — заговорил с девушкой. Говорили о каких-то пустяках, каких, он уже не помнит. Потом Нана сыграла на пианино несколько пьес, а что именно — плохо разбиравшийся в музыке Савушкин не знал тогда, не знает и сейчас.
Вскоре вновь собрались гости, Шогенцуков завел патефон. Савушкин уже освоился со своим новым жениховским положением, исчезла робость, но, танцуя с девушкой, он все равно испытывал неясное тягостное чувство. Он долго мучился, пока наконец понял, отчего оно.
В черных глазах девушки Савушкин не видел живинки. Она смотрела на него покорно и смиренно, она знала, что предназначена ему, и уже видела в нем, в Савушкине, своего будущего владыку и повелителя. Не было в ее взгляде ни любви, ни грусти, ни даже любопытства, лишь что-то приценивающее, деловое, как у женщины, осматривающей уже кем-то сделанную для нее покупку.
Шогенцуковы и их гости весело глядели на танцующих молодых людей, одобрительно улыбались. Все всё знали, и все были довольны. Даже Нана. Кажется, долговязый жених не был противен ей. И лишь Савушкину было тошно. У него родилось и уже не исчезало ощущение, будто он на базаре, и на этом базаре их с Наной продают.
Воспользовавшись общим весельем, Савушкин незаметно покинул шумную квартиру Шогенцуковых и грустно побрел в свое общежитие…
Впоследствии он ни разу не задумывался о женитьбе. Дела, вечная армейская текучка, учеба — погрузился в них Савушкин с головой и не заметил, как разменял почти десятилетие. Нельзя сказать, чтобы он прожил эти годы абсолютным святошей, но и серьезного ничего не было. Правда, встречались красивые достойные женщины, в сватах недостатка не было, — но не женился. Даже задумки не имел.
— Так получилось, — неизменно отвечает Савушкин, когда его спрашивают, почему он до сих пор не женат.
И вот появляется девушка, которую все в батальоне зовут ласкательно Людочкой. Сложное чувство испытывает майор к бывшей студентке, и в этом чувстве нет ничего похожего на те, которые питал он когда-то к легкомысленной Лельке и очаровательной Нане. Что-то прочное, непроходящее поселилось в душе комбата Савушкина, и он почему-то не хочет противиться этому незваному чувству.
В сердечных делах Савушкин «лопух лопухом», как говорил когда-то жизнелюб Шогенцуков. И в этом есть доля правды. Бог знает отчего, но не хватает властному комбату храбрости хоть раз назвать девушку по имени, как это делают прочие офицеры. Мешает что-то. А вот на глупости ума хватает. Каждый раз, вспомнив, как он хотел преподнести Людочке букетик лесных цветов, Савушкин внутренне ежится и благословляет обстоятельства, что помогли ему замаскировать эту затею…
А дело было проще простого. Еще в августе, когда было тепло, бродил как-то Савушкин по лесочку, выискивая подходящее место для нового склада горюче-смазочных. Бродил, бродил и набрел на маленькую лужайку, сплошь усыпанную незнакомыми неяркими цветами и переспелой клубникой. Как вспугнутая птица, на другом краю лужайки вдруг выпорхнула из травы Людочка Астраханцева, нахлобучила на голову пилотку — и пустилась наутек.