Вернулся Разумов, доложил тихо:
— Пеленги взяты. Подтвердилось. Бывший КИСК.
Савушкин наперед знал, что скажет начальник смены, но почему-то раздосадованно махнул рукой, буркнул сердито:
— Понятно, Занимайтесь своими делами, Алексей Яковлевич.
И вздохнул, так как в глазах Людочки опять мелькнули насмешливые, как показалось майору, искорки.
«М-да… Такой старый грач ей не пара, — печально подумал Савушкин. — Ей такой тугодум ни к чему…»
Еще сутки вон…
Неприятности бывают всякие. Те, которые ждешь, и те, которые свалятся как снег на голову… Как это ни парадоксально, но первые всегда противнее. Во всяком случае для Савушкина.
Допустишь ошибку, сглупишь незаметно для себя где-то — и вызовут тебя в вышестоящую инстанцию, и учинят такой разнос, что плакать впору. А все равно как-то легче. Обдумаешь все, взвесишь, что-то признаешь справедливым, что-то — нет, и за такими раздумьями переживать некогда, да и поздно.
А вот когда знаешь, что допущена ошибка… Ждешь, мучаешься неизвестностью, пока попадешь на официальную «распиловку»…
Нечто подобное всякий раз испытывал Савушкин, когда не удавалось выполнить приказ командования. Леший его знает, чем занимаются радисты исчезнувшего немецкого корпуса — может, пьянствуют, развратничают или просто сохнут со скуки в своих заиндевелых передвижных радиостанциях, — а ты изволь мучаться, гадать, почему они молчат, да еще получай нагоняй от своего ближайшего высокого командования…
Савушкин знал, что штабное начальство когда-то прорвется через эскарп, организованный им на коммутаторе (магическое «Майор на контроле. Отрывать не приказано» быстро утеряет силу), будет настойчиво требовать его по прямому проводу, знал, что беседы, случись они, будут далеко не ласковыми. Потому и томился Савушкин. Настороженно поглядывал на деревянную коробку полевого телефона, ждал — вот-вот будет звонок.
Так оно и случилось. По-обычному бесшумно вошел Разумов, пригладил жидкий чубчик, затем — вроде бы как пустяк — шепнул комбату:
— Вас ждет Тагильцев. На прямом.
Савушкин, знавший, что это — часом раньше, часом позже — произойдет, все-таки вздохнул и неторопливо побрел в свой кабинет. Неохотно приложил телефонную трубку к уху.
— Безобразие, майор. Дозвониться до вас — что добиться аудиенции у его величества самодержца всея Руси Николая Второго!
«Можно бы и без «второго».
— Ну, как дела?
«Здравствуйте! Выкладывайте ваши кошельки!»
— Плохо.
— Когда будет хорошо?
«Сатана забодай! Если б я знал, когда они вылезут в эфир!»
— Будет хорошо, когда джентльмены пожелают побеседовать.
— Не беседовали?
— Нет.
В трубке долго сипело и кряхтело. Потом последовал традиционный вопрос:
— А вы не прозевали?
— Исключено.
— Гм… А когда может быть получен результат? И будет ли он когда-то получен?
— Товарищ Волгин! — рассвирепел Савушкин. — На этот вопрос не в состоянии ответить даже Ньютон.
— Хм… Ну, ладно. Желаю удачи, майор. — Тагильцев не рассердился. Он отлично знал, что Савушкина может озлить лишь абсолютное отсутствие результата. Известно ему было и то, что савушкинские перехватчики еще никогда не «зевали». — До свидания.
— Всего доброго.
Обозленный майор только было направился в левый сектор, как его догнал Табарский. Козырнул:
— Вас опять по прямому…
Вызывал Сталемахов.
— Как ваши успехи? — ровненько и вежливо поинтересовался начальник штаба.
— Отвратительны.
— Да-с… Вторые сутки на исходе. Не фортунит?
— Не фортунит.
— Так-с… Вы уверены, что все зависящее от вас сделано?
— Уверен, — ласковым голосом ответил готовый взорваться Савушкин.
— Так-с… так-с… Значит, промахи исключены?
— Исключены! — Савушкин чувствовал, что следующий беспредметный вопрос выбьет его из колеи.
Но Сталемахов вроде бы сам понял это. Вздохнул скорбно:
— Н-да-с… Ну что ж, все-таки будем надеяться на успех, майор. Сообщайте о новостях. Не медлите.
Положив трубку, Савушкин утомленно опустился на стул. За последние двое суток он сумел поспать всего несколько часов. И не потому, что было некогда. Просто не спалось. Повалявшись какое-то время на своем многострадальном диване, он вставал и шел к радистам. Ждал. Проверял. Следил, чтобы все шло как надо… А вот усталость почувствовал лишь сейчас после бестолковых запросов из штаба. Все они: и Тагильцев, и Сталемахов, и сам Савушкин сознавали бесцельность этих ничего, кроме лишнего раздражения, не приносящих телефонных разговоров, а все-таки звонили, говорили…