Лепешев глядел в бинокль и прикидывал в уме, через какое время подоспеют к садам мчащиеся на полном газу мотоциклисты. Если успеют до той поры, когда из балки вынесут всех раненых, тогда конец. Конец всем, кто находится там, за садами. И Лепешев ничем не сможет им помочь — расстояние до балки около полутора километров. Выдвигаться вперед уже поздно.
А облако пыли приближается. Уже ясно слышно тарахтение мотоциклов. Их много, не менее пятидесяти. У Лепешева потеют сжимающие бинокль руки. Еще несколько минут — и эта гремящая орава ворвется в сады. И, как часто бывает с Лепешевым в моменты опасности, когда надо принимать решение, им вдруг овладевает такое напряженное спокойствие, от которого что-то стынет в груди. В такие мгновения он становится чужим самому себе и не способен ни жалеть, ни горевать, ни думать о чем-либо другом.
Его взгляд падает на толстые кирпичные стены, увенчанные сиротливо-голыми стропилами. Там, внутри конюшни, возле стен, высоченные лари для фуража. Решение приходит сразу. Лепешев бросается в здание, вскарабкивается на стену. Так и есть. Стена широкая — более полуметра, — старинной кирпичной кладки.
Лепешев громко отдает команды. Через несколько минут на стене установлены оба станковых пулемета. Умостившись на ларях, пулеметчики изготовились к стрельбе.
Лепешев снова смотрит в бинокль. Он понимает — расстояние велико, но втайне надеется, что заградительный, хоть и не убойный, огонь, может быть, задержит врагов, принудит их залечь под свистящими пулями. Надежда на это слабая, но все-таки надежда. Один пулемет будет вести огонь по колонне мотоциклистов, другой — по тем темным фигуркам, что подбираются к раненым. Сбить темп, заставить немцев замедлить продвижение — единственное, чем может помочь Лепешев людям, спасающим искалеченных бойцов.
Вот мотоциклы вырываются из-за ближайшего увала. Они ближе, ближе… Гулкий стук пулеметов запирает слух. Колонна мотоциклистов продолжает стремительно катиться к садам. Еще немного, и юркие БМВ скроются за деревьями, а там…
Но что это?.. Наметанный глаз Лепешева улавливает какой-то сбой в слаженном движении колонны. Он еще не успевает сообразить, что это значит, как головной мотоцикл резко сворачивает с дороги и мчит степью в сторону. За ним четко, как на параде, повторяют маневр задние машины. Одни сворачивают вправо, другие — влево. Мотоциклисты бросаются в траву и тут же открывают огонь. Все это делается ловко и быстро, как на учении. Лепешеву знакома эта обязательная немецкая выучка, он понимает, что перед ним опытные, вымуштрованные солдаты. Понимает лейтенант и другое. Немцы не видят цели. Они ведут бестолковый устрашающий огонь по саду, но это, конечно, временно. Скоро офицеры разберутся, что к чему.
Занятый наблюдением за степью, Лепешев не видит, как из сада одна за другой появляются взмыленные лошади. На подводах вповалку, чуть ли не один на другом, лежат раненые. Сзади, держась обочины дороги, бегут с носилками красноармейцы и командиры. Прикрывая их, медленно, перебегая от дерева к дереву, отступает жидкая цепочка бойцов, из тех, что охраняли раненых в балке. Все это Лепешев видит тогда, когда его дергают за рукав и кричат в самое ухо:
— Воздух!!!
Лепешев задирает голову. Поблескивая плоскостями, над хуторком вытягивается в журавлиную цепочку семерка «Юнкерсов-88». Лепешеву знакомо это построение. Сейчас головная машина свалится вбок и с воем ринется вниз. Так оно и получается. Едва Лепешев успевает дать команду прекратить огонь и всем укрыться в траншеях, как головная машина действительно сваливается в пике и несется к земле.
Земля содрогается от нескольких мощных ударов. Лежа на дне траншеи, Лепешев с привычным автоматизмом отмечает, что таких сильных взрывов он еще не слыхивал. Потом снова нарастающий свист — и опять несколько мощных ударов где-то в стороне. В промежутке между ними Лепешев слышит страдающее, предсмертное ржание лошади. Лейтенант выглядывает из траншеи.