Она замолчала, сжалась в комок и почти завизжала:
– Нас переработают, или сожгут в топке, или бросят гнить на свалке, а никому и дела нет!
– Мне есть дело. Неужели их некому остановить?
– Мы уже кое-что сделали. Нашли тебя.
– Вы нашли меня? – Бен разинул рот. – Я пришел, потому что молочник принес бесплатный билет.
Усики землеройки сердито завибрировали.
– Кто, ты думаешь, отправил письмо? Отнюдь не молочник. Ты хоть понимаешь, как трудно было напечатать приглашение? Мы с Леоном полночи сражались с печатным станком. Больше того, пчелы потеряли несколько дней работы, пока не выследили тебя. И еще больше времени пропало из-за тумана – невозможно же тащить тяжелый намокший конверт. А ты что делаешь? Не ценишь нас! Прохлаждаешься! И вот результат – СЛИШКОМ ПОЗДНО!
– Я пришел, как только смог, – оправдывался Бен.
– Смог, не смог! Надо было быстрее, – пискнула землеройка. – Если ты ничего не придумаешь, будем надеяться, что Констанция им откажет.
– Почему ты сама с ней не поговоришь?
– Она нас не слышит. Перестала слышать примерно в твоем возрасте. Это не имело особого значения – она чувствует, что нам надо, она любит музей. Но она потихоньку сдает. Возраст, усталость. Мы о ней беспокоимся – говорит сама с собой куда чаще, чем обычно. Понимаешь, от этого есть польза: мы узнаём, как идут дела… но она говорит, что устала от жизни.
Глаза у землеройки стали подозрительно влажными. Такая печальная, такая несчастная. Бен протянул руку и погладил пальцем стекло. Землеройка в ярости затряслась от усов до хвоста, оскалила остренькие зубки и взвизгнула:
– Я тебе не игрушка!
– Ш-ш-ш-ш-ш, – поморщился Бен.
– Тихо там, – раздался низкий голос из центра дворика. – Они уже близко.
Глава 8. Бег времени
Джулиан Пик и Тара Лед появились из коридора.
– Ни следа мальчишки, – заявил Пик.
– Он мог спрятаться, – возразила его спутница.
Бен еще больше пригнулся.
– Ну, я его не вижу. А вы?
Он уверенно сошел вниз по четырем ступенькам, словно музей уже принадлежал ему.
– Что вы скажете об этих экспонатах? – поинтересовался он.
Она презрительно оглядела животных и объявила:
– Сплошная таксидермия. Хотя попадаются совсем недурные экземпляры. Некоторые безусловно стоит сохранить.
– Что значит таксидермия? – шепнул Бен.
– Это она про нас, – ответила землеройка. – Ты бы сказал чучела животных.
Женщина ткнула пальцем в гиппопотама.
– Этот никуда не годится. Швы разлезлись. Такого мне точно не нужно. Впрочем, чучела в наши дни не очень популярны – времена меняются, это викторианцы охотились и коллекционировали трофеи. Я бы взяла только парочку действительно редких экземпляров. Остальное – в утиль.
Пик поморщился и многозначительно закатил глаза.
– В утиль? Не забудьте, старуха надеется сохранить коллекцию в целости. Она болтала о научной ценности.
– Надеюсь, хоть у чего-то здесь есть научная ценность, – ответила Тара Лед. – Большего сделать не смогу.
– Не будем это обсуждать, пока дельце не выгорит.
Парочка пересекла зал. Женщина продолжала бурно жестикулировать, но слов Бен больше не слышал. Он боялся, что землеройка снова начнет скакать по витрине. Она яростно грызла свой хвост, как бы не отгрызла совсем. Нет, перестала, махнула лапкой наверх.
– Констанция идет.
Бен увидел, как открылась дверь и появилась седая, коротко стриженная женщина в длинном черном платье. Она величаво прошагала по галерее, опираясь на трость. Похожа на цаплю на охоте: подбородок вздернут, лицо серьезное и решительное. Когда она дошла до лестницы, Бен окончательно уверился: это была женщина из его воспоминания. Он узнал голос – темный и сладкий, как лакричная конфета.
– Добро пожаловать, – вот и все, что она сказала.
Парочка внизу была поглощена разговором, поэтому не сразу заметила Констанцию. Они отскочили друг от друга.
Бен заподозрил: Констанция Гарнер-Ги хотела застать их врасплох и довольна, что получилось. (Не будь он так напуган, тоже бы обрадовался.)
– Поднимайтесь, – пригласила она с ледяной улыбкой. – В кабинете готов чай… хотя, как я уже говорила, ваши планы вряд ли могут меня увлечь. Поймите, это мой дом и наш семейный музей.
– О, это так понятно, – Тара Лед разливалась соловьем. – Потрясающая коллекция. Я тут только потому, что о-о-очень волнуюсь за будущее музея.