– Кощей, он же бессмертный, Маш. Давай дальше, выводы будем делать потом.
– Голли, приезжай ко мне и сам копайся. Разной инфы тут на терабайт, не меньше. Плюс еще на три – мифы и легенды.
– Не приеду. Мне надо сныкаться от Пасторской Службы.
Молчание в трубке было красноречивее любых слов.
– Кажется папэ больше нет, Маш. И я еле унес ноги, когда они взорвали его дом.
Пауза.
– И куда ты?
– Не скажу, потому что не уверен, что мне там помогут, но я попробую.
– Ага… Я каждый день в семь буду сидеть в «Токугаве», Виль. Как только сможешь – приходи или пришли кого-нибудь.
– Спасибо. Сложится – свидимся, – я с грустью подумал, что не будь у нас отменен институт брака, то из Верещагиной получилась бы замечательная жена. Но и сейчас она просто офигительная подруга.
Я дал отбой и выкинул мобиль в окно.
Блоху я оставил за квартал от Криштины, где жило большинство Нью-Пражских евреев.
Было четыре утра, когда я постучался к Леве Фляму.
Странно, но открыл он почти сразу, молча смерил меня с ног до головы изучающим взглядом и пропустил внутрь.
– Ну?
– Лева, я в жопе.
– Думаешь, я не догадался?
– Мне нужна твоя помощь и советы профессионального конспиратора. И пожить пару дней.
– Я с тебя действительно удивляюсь, Вилли. Беспорядочные знакомства сведут тебя в могилу, имей это в виду. А еще мне думается, что ты просто съел какой-нибудь просроченный стимулятор, с которого тебя так таращит на панику, и тебе просто нужен врач и поспать.
– Лева, меня уже ищет ПСС, – и я все ему рассказал.
Лева выслушал. Лева налил мне стакан. Лева пощипал нос и посмотрел, не написано ли что-нибудь на потолке.
– Пойдем, посмотрим, что мы можем сделать с твоим горем. Я сейчас отведу тебя к одному еврею. Он может быть тебе сможет помочь, а может и нет, но в его присутствии, если у тебя есть хоть капля разума, не вздумай отпускать свои шуточки. Он очень религиозный еврей и может сильно обидеться. Это не далеко, через дом.
– Да какие тут шутки.
– Тогда пошли. Тебе повезло, он ночью не спит.
Душераздирающая древнееврейская песня доносилась из форточки полуподвального помещения, примыкающего к ешиве.
– Это он о египтянах?
– Точно, о них! – Заржал почему-то Лева и протолкнул меня в узкую дверь.
Велвел Меламед был и сам похож на поджарого матерого волка в наглухо застегнутом узком пиджаке и с гривой седых волос под традиционной широкополой шляпой.
Откуда я знаю, что его звали Велвел? Да как же мне забыть своего первого Старшего Воспитателя в интернатуре? Бесконечно внимательный и терпеливый, знающий ответы на тысячу детских вопросов, Велвел Меламед навсегда останется для большинства нью-пражан частью детства наравне с героями сказок Туве Янссен и Гофмана, которые он знал наизусть и рассказывал нам перед сном каждую ночь.
Я никогда не встречал его после окончания интернатуры и понятия не имел, чем он занимается в свободное от работы время, и кем был до переселения на Пантею.
– Здравствуйте, дедушка Велвел, – автоматически я назвал его так, как называл его четырехлетним ребенком, и от чего-то засмущался.
– Шалом алейхем, Вилли Бадендорф, – с памятью у дедушки было все прекрасно. И улыбался он, точно как в детстве.
Мне сразу стало намного спокойнее, но я понятия не имел, чем мне может помочь старый воспитатель младших классов.
Но через десять минут, когда мы с Левой были усажены на две единственные находящиеся в комнате табуретки и напоены крепчайшим чаем, я рассказал всю историю еще раз и во всех деталях.
Третий куплет был явно преисполнен для дедушки Велвела и Левы какого-то тайного сакрального смысла, потому что оба они долго потом смотрели друг на друга, как будто телепатически решали, что же делать с этим свалившимся на их голову гоем.
– Поживешь у меня денек-другой. Из дома ни на шаг, никаких звонков, – наконец вынес вердикт дедушка, – а Лева за тобой присмотрит, чтобы ты нас всех ненароком под газенваген не подвел.