– Прошу сюда, сэр, – сказал он.
Он повел меня к лифту. Дверь с величавой медлительностью, поскрипывая, задвинулась, и мы поехали. Пока мы поднимались, коридорный с лифтером болтали об электрических лампочках, недавно установленных в лифте. Я не обращал на это внимания, размышляя об опасном состоянии, в котором все еще пребывал, – я полагал, что состояние это постепенно сглаживается, но сейчас убедился: риск сохраняется. В психологическом смысле я шел но туго натянутому канату. В любой момент что-то – слово, событие, даже мысль – способно было опрокинуть меня. Такое падение могло окончиться лишь одним ужасным приземлением – обратно в 1971 год. Я четко это понимал, и это приводило меня в смятение.
Мы вышли из лифта на третьем этаже, и коридорный повел меня вокруг террасы к крылу здания, выходящему на океан. Я увидел двух трубастых голубей, вышагивающих вверх по наружной лестнице к четвертому этажу и оставляющих на ступенях крошечные следы. Тогда я вспомнил, как коридорный говорил о том, что они принадлежат владельцу отеля и мистер Бэбкок требует, чтобы служащие тщательно убирали за ними.
Когда мы снова шли по внутреннему коридору, я заметил на полу у двери одной из комнат газету. Похоже было, что ее прочли и выбросили, так что я ее поднял, притворившись, что не замечаю недоуменного взгляда коридорного. Опять дежа-вю (разумеется, перевернутое). Газета называлась «Сан-Диего юнион».
Дверная ручка номера 350 была сделана из темного металла с выгравированными цветами. Я смотрел на нее, пока коридорный отпирал дверь. На миг я подумал о комнате, из которой «прорубил» себе путь вчера вечером, спрашивая себя, разгадана ли уже эта тайна.
Коридорный вручил мне ключ с красновато-коричневой овальной биркой и поинтересовался:
– Будут ли еще распоряжения, сэр?
– Нет, благодарю вас.
Я дал ему двадцать пять центов, полагая, что этого достаточно. Возможно, даже слишком много. Мне показалось, у него слегка выпучились глаза, и он отвернулся, пробормотав:
– Спасибо, сэр.
– Постойте, – сказал я.
Он остановился и обернулся.
– Подождите здесь немного.
– Да, сэр.
Закрыв дверь, я поспешно стащил сюртук и брюки, предварительно сняв ботинки. Протянув руку за дверь, я вручил одежду коридорному.
– Пусть это отгладят и принесут мне примерно через час, – попросил я.
– Да, сэр, – донесся его голос из коридора.
Интересно, что он подумал. Постоялец из отеля «Дель Коронадо» с единственным костюмом? Да сохранят нас святые угодники.
После того как он ушел, я повернулся и осмотрел комнату.
Небольшая, не более двенадцати на четырнадцать футов. Минимальный набор мебели: темная деревянная кровать, рядом прямоугольная тумба с двумя ящиками, стоящая на массивном основании с четырьмя ногами; большой темный комод на ножках в форме львиных лап; плетеное кресло и зеркало в раме с завитушками на стене над комодом. Никаких ламп, освещение от люстры, висящей под потолком, – вроде той, что была в комнате, в которой я проснулся вчера. Камин в правом, дальнем от входа углу. Я ничего не забыл? Ах да, фарфоровая плевательница у плетеного кресла – образец утонченности конца века. Надо мне усовершенствовать свой плевок.
Прежде чем снять костюм, я швырнул пакет с покупками на кровать. Теперь взял его и понес к комоду, Достал вещи одну за другой и положил на комод. Потом, осознав, что слышу шум прибоя, подошел к окнам.
И опять был поражен близостью отеля к океану. Прибой был высоким, на песок с неумолчным ревом накатывались волны с белыми гребнями. Там, на каменном волнорезе, я заметил мужчину – вероятно, одного из постояльцев. Он был в цилиндре и длинном плаще. Всматриваясь в море, он курил неизменную сигару. Стоит ли добавлять, что он был плотного телосложения? Далеко в заливе, похоже, стояло на якоре какое-то морское судно.
Я обратил взор вправо, на то место пляжа, где мы с Элизой встретились впервые. Думая о ней, я долго туда смотрел. Что она сейчас делает? Вот-вот должна начаться репетиция. Думает ли она обо мне? Я ощущал прилив неудержимого желания увидеть ее, но старался всеми силами его подавить. Нужно было пережить еще три с половиной часа. И я не смогу их пережить, если стану предаваться размышлениям о том, как она мне нужна.
Повернувшись, я обнаружил в верхнем ящике комода почтовую бумагу, которая пригодилась мне для продолжения записей о происходящих событиях.
Сейчас я сижу на кровати в новом, с иголочки, белье – которое нельзя назвать чересчур соблазнительным – и просматриваю «Юнион», читаю новости дня, который вчера (моего вчера) был частью отдаленного прошлого.
Однако, помимо того, что побуждает меня к чтению, в самих новостях нет ничего волнующего. Жизненные коллизии в 1896 году удручающе знакомы. Вот, к примеру, заголовок: «ПРИЗНАЛ СВОЮ ВИНУ. ПАСТОР ПРИЗНАЕТСЯ В ПОПЫТКЕ УБИЙСТВА ЖЕНЫ ПУТЕМ ОТРАВЛЕНИЯ». Подзаголовок: «Несчастный приговорен к шести годам тюрьмы». Вот что я называю объективной журналистикой.
Другие заголовки также подтверждают то, что, хотя 1896 и 1971 годы отстоят далеко друг от друга по времени, они не слишком отличаются по значимости каждодневной жизни: «КОНЕЦ ПОЛИТИКА. Смерть жителя Денвера в Нью-Йорке». «УЖАСНОЕ ПАДЕНИЕ. Обрушилась платформа. Пострадали тридцать человек». И лучшее: «СЪЕДЕНЫ КАННИБАЛАМИ».
Одна небольшая статейка показалась мне тревожной, если не ужасной. Вот она вкратце: «Крупп, прусский производитель вооружений, сообщает о доходах порядка 1 700 000 долларов в год. Это позволит создать в некоторых странах фонды Круппа».
Впрочем, мне следует воздержаться от мыслей такого рода, то есть не стоит подробно останавливаться на мрачных аспектах того, что теперь для меня является будущим. Это может оказаться опасным. Надо постараться сделать сознание невосприимчивым к таким вещам. Тогда я узнаю об этом периоде не больше любого другого. Это единственный выход, я уверен. Предвидение превратится в мучение. Если только – у меня возникла идея – я не «изобрету» что-то и не стану невероятно богатым. Например, английскую булавку.