Дощатый настил кончился, и мы вступили на песчаный берег, продолжая идти на юг. Я снова оглянулся на гостиницу. Казалось, мы удалились от нее уже на несколько километров. Глядя на нее, я вдруг преисполнился твердой решимости: я так легко не сдамся.
– Не обязательно держать меня за руки, – сказал я. – Никуда я не денусь.
Я попытался придать голосу выражение смиренной обиды.
– Верно, никуда не денешься, – согласился Эл.
Он отпустил мою руку, Джек сначала не отпускал.
Я напряженно ждал. Прошла минута-другая, и он тоже отпустил меня.
Едва он это сделал, как я рванулся вперед и побежал со всех ног, ожидая в любой момент услышать звук выстрела из револьвера Джека и ощутить удар пули в спину.
– Нет, Джек! – раздался крик Эла, и я понял, что мои страхи были небеспочвенными.
На бегу я петлял, поднимая ноги как можно выше и понимая, что единственный мой шанс – оторваться от них, и это реальная возможность, поскольку оба они намного тяжелее меня.
Я смотрел вперед, опасаясь оглядываться. Впереди не видно было никакого ориентира – ни дома, ни иных признаков жизни. Я стал немного забирать влево, надеясь описать широкий полукруг и в конце концов повернуть в сторону гостиницы. Мне казалось, я слышу позади топот бегущих ног, но полной уверенности в этом не было. Выстрел все не раздавался. На краткий миг во мне поселилась надежда.
Но она тут же угасла, когда что-то ударило меня по ногам сзади и я рухнул вперед на песок. Перевернувшись, я увидел, что надо мной возвышается Джек. Бормоча проклятия, он бросился на меня, и, чтобы отбить его удар, я выбросил вверх левую руку. Он угодил твердым, как камень, кулаком мне в предплечье, и я чуть не задохнулся от боли. Еще несколько его ударов, и я бы, истекая кровью, потерял сознание.
Тут на него навалился старший, и Джек, прежде чем успел размахнуться еще раз, был рывком поднят на ноги и отброшен в сторону. Не успел я отдышаться, как Эл, склонившись надо мной, схватил меня за грудки. Вскочив на ноги, я увидел, как он отводит руку для удара. Я попытался парировать, но он со всей силы угодил мне в плечо, проехав твердой ладонью по щеке, отчего челюсть и глаз пронизала слепящая боль.
– Ну, теперь уж довольно, – сказал он. Невероятный силач, он встряхнул меня, как ребенка. – Еще один такой трюк, и мы таки тебя прикончим.
Опустив меня на землю, он повернулся, чтобы предупредить бросок Джека вперед, сдерживая его с той же легкостью, что и меня.
– Пусти меня к нему, Эл! – Полуослепший, я стоял, глядя, как старший мужчина удерживает сообщника на расстоянии, пытаясь его утихомирить. – Полегче, парень, – говорил он. – Умерь свой пыл.
Значит, они не собирались меня убивать. Сознание этого, поначалу принеся облегчение, теперь все усугубляло. Знай я об этом, дождался бы более благоприятной возможности удрать от них. После происшедшего такая возможность больше не представится.
Только после того как старший рассердился и сказал Джеку, чтобы тот помнил, что за все отвечает он, молодой перестал сопротивляться. Несколько минут спустя они снова подхватили меня под руки и повели по пляжу. Теперь Джек немилосердно вцепился в меня, но я терпел. Сквозь стиснутые зубы я спросил старшего, что они собираются со мной сделать.
– Прикончить, – опередил его Джек. – Будешь мертвее мертвого.
– Нет, Джек, – почти устало сказал Эл. – Ты ведь знаешь, что я не пойду на убийство.
– Так что вы собираетесь со мной сделать? – спросил я.
– Не дать тебе вернуться в гостиницу, – сообщил мне Эл. – До отправления поезда.
– Это вам Робинсон велел?
– Думаю, джентльмена звали именно так, – кивнул Эл. – Ты ему обязан жизнью. Он не один раз повторил, чтобы мы тебя не трогали, только продержали бы несколько часов вне гостиницы. – Он с отвращением фыркнул. – Мы вообще тебе ничего не сделали бы, если бы ты все время не сопротивлялся. Но, наверное, таковы все молодые. Мой Пол был таким же.
Он ничего больше не сказал, и я подивился, почему Робинсон проявил в отношении моей жизни такую щепетильность, хотя, казалось, ничего так не желал, как моей скорой кончины. Выходит, я снова заблуждался на его счет? Я с досадой отогнал от себя эту мысль. Это не имело никакого значения. Потерять Элизу было все равно что потерять жизнь. Правда, я читал о том, что она осталась в гостинице, но как можно было строить на этом свою дальнейшую жизнь? Был ли какой-то смысл в том, что она останется одна, когда вся труппа уедет? Что ее мать и в особенности Робинсон оставят ее здесь одну? Разве Робинсон стал бы все это затевать только затем, чтобы оставить ее здесь?
Притом мое внезапное исчезновение могло бы лишь натолкнуть ее на мысль, что я пропал точно так же, как появился, – загадочно, необъяснимо. Возможно, ей не пришло бы в голову, что Робинсон приказал меня похитить. Она уехала бы вместе с труппой. Иного логического пути не было. Для меня оставалась бы одна возможность – заработать достаточно денег, чтобы последовать за ней в Нью-Йорк. Эта возможность представлялась нереальной. Какую мог бы я найти работу, которая не потребовала бы многих месяцев для того, чтобы заработать денег на железнодорожный билет через всю страну? Месяцев, за которые Элиза могла бы перемениться в отношении меня. Не говоря уже о неотступном ощущении (теперь уже почти убеждении), что моя связь с 1896 годом будет на некоторое время ограничена гостиницей и ее ближайшими окрестностями. Если уж я боялся потерять связь с гостиницей, еще не исчезнувшей из виду, то как осмелился бы удалиться от нее на тысячи миль? Что же оставалось? Написать Элизе? В надежде, что она вернется, Робинсон стал бы отслеживать все приходящие письма. И она никогда не увидела бы моих.
Я вздрогнул, когда старший произнес:
– Вот он.
Приглядевшись, я увидел впереди низкие темные очертания какого-то сарая.
– Это твой дом на следующие несколько часов, Кольер, – сказал Эл.
– И навсегда, – тихо добавил Джек.
Я с ужасом посмотрел на него.