К счастью, на четвертом этаже я натолкнулся на него. «Что, черт побери, он здесь делает?» – смутно подумал я, поворачивая направо от лестничной площадки. Я увидел его в конце коридора: он стоял и разговаривал с каким-то мужчиной. Даже теперь не знаю, говорил ли он с ним умышленно, чтобы дать мне шанс догнать его – не из личной симпатии, разумеется, – а потому, что ему пришлось бы отвечать перед Элизой. Или, возможно, он просто встретил знакомого и был вынужден поддержать разговор.
Как бы то ни было, приблизившись к ним на ватных ногах, я услышал, что они обсуждают пьесу. Я остановился и прислонился к стене, хрипя и отдуваясь, борясь с накатывающейся дурнотой. Робинсон предпочел не представлять меня, но я вовсе не расстроился, так как мог бы лишь пробулькать что-то в ответ. Правда, тот человек наверняка удивился при виде этого странного потного парня, привалившегося к стене.
Наконец разговор окончился, и мужчина прошел мимо, поглядывая на меня с неодобрительным любопытством. Робинсон направился в боковой коридор, и, оттолкнувшись от стены, я последовал за ним. Его комната была слева. Когда он отпер дверь, я метнулся к нему, не ожидая приглашения, поскольку мог вот-вот потерять сознание.
Пока я неуклюже протискивался мимо него в дверной проем, Робинсон сердито что-то пробубнил – я не разобрал ни слова. Все расплывалось у меня перед глазами, но я различил две кровати у противоположных стен комнаты. На одной из них лежала газета, поэтому я направился к другой, но не рассчитал расстояние и ударился голенями об изножье. Задохнувшись от боли, я прислонился к кровати и неуклюже повалился на матрас, опустив вниз правую руку, чтобы не упасть. Ладонь скользнула по покрывалу, и я почувствовал, как прижимаюсь к нему правой щекой. Комната закружилась вокруг меня, как бесшумная карусель с незажженными огнями. «Ухожу!» – подумал я. Эта ужасающая мысль последней промелькнула в моем сознании, а потом меня поглотила темнота.
Меня разбудил какой-то звук. Открыв глаза, я уставился на стену. Я понятия не имел, где нахожусь. Прошло десять или пятнадцать секунд, и, почувствовав неожиданный приступ страха, я повернул голову.
Странно, я и не предполагал, что вид Робинсона может меня успокоить. Однако успокоил, потому что я сразу понял, что не вернулся назад. Несмотря на потерю сознания, мой организм остался на прежнем месте. А это могло лишь означать, что я начинаю пускать корни.
Я уставился на Робинсона, озадаченный тем, что он стоит ко мне спиной, а лицом, казалось, к пустой стене.
Он держал что-то перед собой. Я не видел, что это, но, судя по хрустящим звукам, какую-то бумагу.
Наконец он пошевелился и начал поворачиваться. Я закрыл глаза, не отважившись вновь иметь с ним дело. Через некоторое время сквозь полуопущенные ресницы я увидел, что Робинсон вновь от меня отвернулся. Я взглянул на то место, где он стоял, и различил дверцу стенного сейфа.
Я снова посмотрел на Робинсона. Он сидел у окна в плетеном кресле и снимал ботинки. В левом углу его рта прилепился потухший окурок сигары. Он уже успел снять сюртук, жилет и галстук. На рукавах его полосатой рубашки я заметил эластичные обручи, держатели которых, похоже, были сделаны из серебра. Металлические части черных подтяжек тоже были похожи на серебряные.
Кресло заскрипело, когда он сбросил второй ботинок – похожий скорее на сапог до щиколотки, – вздохнул и положил ступни в черных носках на табурет. Протянув руку к письменному столу рядом с креслом, он взял изукрашенный серебряный перочинный нож. Открыв его, он принялся чистить ногти кончиком лезвия. В комнате стояла такая тишина, что слышен был слабый скрежет. Я заметил на безымянном пальце правой руки импресарио перстень из черного оникса с рельефной золотой эмблемой.
Мне хотелось осмотреть комнату, но веки опять налились тяжестью. Даже в присутствии Робинсона я ощущал тепло и уют. В конце концов, он лишь делает то, что считает для Элизы наилучшим.
Я стал думать о ее словах, сказанных мне, когда мы стояли за гостиницей, – что она меня ждала. Как это возможно? Ответ казался нереальным, если только человек не верит в экстрасенсорное восприятие. Неужели дело в этом? Я был ошеломлен и в то же время глубоко благодарен. То, что она меня ждала, все меняло, каким бы ни было объяснение. Она еще не могла принять меня в том смысле, как я этого хотел, но, по крайней мере, начало было положено.