- Вы что-то хотели, тетя?
- Дочка... какая тоска терзает твое сердце? Ты скучаешь по родным? По дому?
Айбике молча покачала головой. Когда Айгуль уже было решила, что ответа на свой вопрос не получит, племянница заговорила:
- Знаете, я раньше никогда не думала о горизонте. А теперь гляжу на эту ровную линию и никак не могу привыкнуть. Там откуда мы родом, любая дорога устремляется в горы. Куда не поверни, нигде не увидишь места встречи земли и неба. Их, словно тайных возлюбленных, всегда прикрывают земляные исполины или ледяные пики. - Айбике повернулась к тетке лицом - Ты помнишь? Ни каждую зиму падал снег, но видеть его можно было хоть летом, достаточно поглядеть вдаль. Я никогда не привыкну к тому, что их нет. Их просто нет! А ты? Ты скучаешь по горам?
Айгуль не ответила. Ее белесые глаза блестели не прошеными слезами. Она уже и забыла, как сильно ненавидит эту прямую линию на горизонте.
Все эти долгие три года Айбике тосковала. От этой тоски не было спасенья. Ее не радовала новая работа лаборанта при городском ПТУ, красивые платья, что иногда покупала ей тетя, в надежде развеселить племянницу, внимание не слишком молодых мужчин, впечатленных ее экзотичной красотой. Единственно, кто приносил покой - были дети: ее Мирим и маленькая Аллочка. Но это был не тот покой, что наполняет мягким счастьем и тихой радостью, а скорей тот - с привкусом тоскливой горечи. Горечи о том, что ее девочки растут вдали от Родины, не зная полной семьи, где любящий отец по выходным отводит покататься на лошадях или тайком от матери учит плавать в холодном пруду. Она лишила своих детей радости отеческой любви, а себя достойной жизни. И в дань загубленной судьбе, как дорогому божеству она приносила в жертву свою красоту и силу. Отдавала на заклание молодость, с мазохистским удовольствием рвя в клочья сердце. Что бы знало, что бы помнило, как опасно бывает любить!
И день за днем, наказывая себя за прошлые грехи, Айбике отмахивалась от навязчивых просьб тети красивее одеться и подвести глаза. С чего она решила, что старый свитер искупит вину, а стертые туфли сотрут вместо ног воспоминания?
- К чему все это, тетя? - Отвергая наряды, спрашивала Айбике. - Мне все равно, как я выгляжу! Я уже не в том возрасте, что бы стараться привлечь мужчин. - Лукавила. Она была как раз в том возрасте, о котором говорят прекрасная зрелость. Уже не юна, той весенней свежестью, но молода и красива, как спелый летний плод. Прячась в платке и старых гамашах, она все равно привлекала внимание.
- Не говори глупостей, моя милая. Если женщине плевать на то, как она выглядит, значит, это мертвая женщина. - В обычной слегка грубоватой манере, гнула свою линию Айгуль. - И наряжаются представительницы прекрасного пола для себе подобных, а не для мужиков, которые все равно ничего не смыслят в платьях!
Айгуль всегда проигрывала эту словесную дуэль. Айбике слушала, кивала и вновь, затягивая по туже плохо вычесанный хвост, не глядя в зеркало, выходила из дома.
В этом мирном противостоянии они прожили три года. Соседи, дружелюбно улыбаясь, звали их жилье "Женский дом", за то, что не ступала мужская нога по скрипучим ступеням этой старой усадьбы. А тетя Айгуль в тайне мечтала, что глупая племянница внемлет разуму и приведет в их дом жениха. Но жених не приводился, а Айбике затухала, с каждым днем все сильнее напоминая собственную тень. Ох, не простит Гуле Малике погубленную дочку, не простит.
- Мама, мама! Там тетя Глаша пришла, говорит телеграмма для тебя у нее. - В комнату южным ветерком внеслась Мирим. За последние три года, девочка вытянулась и округлилась, больше походя на молодую женщину, чем на ребенка. Очень скоро в ее жизни появится первый джигит и Айбике ничего не сможет с этим поделать. Сейчас же, потрепав дочь по растрепанной шевелюре, женщина поспешила к входной двери, на ходу крича тете Глаше, чтобы она заходила. Глафира Ильинична, пожилая почтальонша, споро выдала Айбике телеграмму, попрощалась и убежала, словно не желая смотреть в глаза получателю, когда тот, а точнее та, будут читать машинописный текст короткого сообщения. Сообщение было и впрямь коротко: