— Пап, чем пахнет? — сложив ручки на коленочках, заглядывал Федя Виктору в лицо.
— Бедой пахнет, сын.
— Баба, слышишь, как у нас бедой пахнет?
— Не у нас, а у них вон, Феденька, у дяди Юры. Уж такая бяда-а.
— Дядя Степан, — сказал Юрка, — когда будете дом поднимать, позовите меня, я помогу.
— А как же, обязательно позовем. Вот сходите осенью с Виктором за клюквой — и можно готовиться дом подымать. Домкрат у меня большой есть, у Бориса Николаевича помене возьмем. Ты, Виктор, отпуск подгадывай на осень. И картошку поможете выкопать, а то мы с баушкой в три руки не очень-то управляемся.
У Юрки на миг мелькнула перед глазами клюква — красная, во мху на кочке, но вряд ли ему придется за клюквой бегать — до самого октября то овсы подоспеют, то картошку копать.
— А я тебе вот что скажу, — Степан привлек к себе Феденьку, сжал коленями, приобнял одной рукой. — Ты, Юрий, женись, и проси Ольгу Дмитриевну дом в Холстах поставить.
— Тоже сказал, — усмехнулся Виктор. — Холсты ваши неперспективные, их и так переселять будут. Вот останутся одни пенсионеры — и сселят вас.
— И сселят, если все убегете из дома. А вот он перспективный. Женится — еще перспективнее будет. У них Валерка вон в армию скоро пойдет, вернется — опять надо где-то жить.
— В Центральной место дадут, там дом новый какой отгрохали, в четыре этажа, — с неожиданной насмешкой над будущим своим прозябанием в Центральной сказал Юрка, вызывая в воображении высокое голое, бело-голубое здание среди развороченной глины, вставшее в ряд с такими же, на голой, без деревьев, улице.
— Чего туда забиваться. Курицы — и той негде держать. Дали, говорят, сараюшку на окраине, так с помоями через всю Центральную бегают — утеха для крестьянина. А потом говорят — крестьянство скудеет.
От доброго голоса Степана, от участия Юрка вспомнил вдруг, как маленький сидел он на печке, а они — тетя Ириша и дядя Степан — играли у них на кухне в карты, смеялись, переругивались маленько. Вспомнил, как летом отец и дядя Степан ловили саком рыбу в Рузе, как плели зимами корзинки — у кого лучше выйдет, и дядя Степан и с одной рукой отцу, бывало, не удаст, а отец умелец, плел с фокусами. Дружили они, два Степана, и звали их — Степан Синий и Степан Красный.
— Ты меня позови, когда дом подымать будете, — сказал он еще.
В «уазик» к Зиминой и Филатову забралась Алевтина с ведрами.
Возбужденная, с разметанными по плечам волосами, она смутно смотрела вперед черными глазами, вся еще там, на пожарище, и ни о чем другом не могла говорить:
— Я как услыхала, кто-то кричит дурным голосом — Нина Свиридова, то ли Татьяна Леднева, — ноги подкосились. А тут дым пошел виться. Господи, все-то на их голову. То Степан под машину попал, то теперь все сгорело. Это он, это он, Степан, — как ушел, так и унес все с собой. Такое было гнездо их — и дед здесь жил, и прадед. У Татьяны что, какая она хозяйка — все прахом шло и вот дошло. Все его руками было делано. Юрка-то — он не в отца.
Они обогнали Пудова, колдыбавшего в валенках на свой край (жил напротив Алевтины), женщин и мужчин, шедших группами. Зеленая, в лужайках, деревня у пруда разверзлась колдобинами, развороченными тракторами, наполненными водой. Чего только не настилали — все затягивало илом и глиной; у пруда не ездили — такое там было потопище, объезжали задами. Зимина, вцепившись в баранку, словно собственными усилиями крепких небольших рук выносила машину на гладкое, впрочем, гладкого-то не было.
— Ну и дорожка, — проговорила она, вспомнив, что не раз ей пеняли: место это в Холстах гнилое и два конца деревни разъединены им. «Надо действительно пруд вычистить, это место сровнять, управимся с делами, пришлю бульдозер», — подумала она.
— Юрка — он что, конечно, отцов корень, а только силы отцовской, а лучше сказать, — дельности, у него нету. Он мечтать горазд, мечтатель непутевый, так, болтается, как это самое в проруби, — говорила Алевтина уже дома, выкладывая вилки на стол в кухне, тарелки, ставя кружки, доставая из холодильника молоко. — Умывайся, Игорь Сергеевич, весь продымился, — указала она Филатову на городскую раковину и рукомойник над ней. И в нерешительности приостановилась: — Будем тут или в комнату пойдем?
— Тут, тут, не выдумывай.
— Да вроде неловко так-то.
— Не до того сейчас, налей молочка-то.
— Да что молочка, такое пережили. Я сейчас.
Она рванулась за дверь и мигом вернулась, неся под фартуком бутылку.
— У Свиридовых взяла. Чего так-то будем?
— Ну, теперь по всем Холстам заговорят, что директор не только молоко у тебя пьет.