— Это мы с вами обсудим в понедельник, Константин Иванович, — быстро проговорила Зимина и отвела взгляд: — Я везу московских гостей отдохнуть.
— В Сытово?.. А как же я? — И он как-то стеснительно прыснул и выжидательно, неловко глядел на нее.
— Едемте! Ваша машина кстати будет, — вздохнула она и представила его остальным: — Товарищ из Сельхозтехники. Присматривает, как мы эту самую технику используем.
И тут инженер из земельного института спохватился, что срочно должен быть в Москве.
— Напрасно, напрасно, ничего непозволительного мы вам не предлагаем, — глядя на расстроенного младшего его товарища, усмехнулась Зимина, но уговаривать не стала.
Вызвала водителя, распорядилась отвезти проектировщиков к поезду и, коротко простившись, пошла и села в черный лимузин, действительно оказавшийся кстати! Все стояли на обочине обескураженные. Подоспевшая с провизией Галина Максимовна топталась возле вместительной коробки, поставленной наземь.
— Вы что оторопели — функционеров не видели? — крикнула Зимина и позвала Филатова: — Игорь Сергеевич! Давай с Людмилой в эту машину, а ты, Галина Максимовна, с Неведомскими. Поехали!
Нет, она не терпела подобных шуточек. И чтобы такое сыграли с нею? «Ну, удрал, ну, удрал! Трус узколобый, функционер несчастный!» — лепила мысленно она определения. Что он подумал о ней? А она-то хвост распушила! Для чего было уговаривать? Ах, какая добрая — сердечная широта! Во что бы то ни стало — удружить! И получила. Было стыдно и неприятно.
Все молчали. Константин Иванович вообще не любил разговаривать за рулем. «И этот приехал, — раздраженно думала Ольга Дмитриевна. — Нашел предлог, в субботу. Уж сидел бы со своей Лидочкой. Все пришло к естественному концу — должен понять. А мне нужны покой и свобода — все… Как хорошо, когда ни мысли о нем».
Бежали мимо зеленые посевы, она привычно косилась, невольно отмечая, соображая, насколько что поднялось.
— Все, ребята! — сказала вслух, будто попали на верный путь.
Ни Филатов, ни Людмила не спросили, что значит «все» — может быть, поняли как вздох облегчения. Константин Иванович, глядя вперед, правой рукой погладил рукав ее кожаной курточки и вдруг сказал: «А тебе очень хорошо в этой штуке».
Зимина впервые надела куртку, денежки за которую отсчитала в «собственные руки» Людмиле. Тогда ее хохоток неприятно отозвался в Зиминой, и сегодня утром еще звучал у нее в ушах, а сейчас она вдруг почувствовала удовольствие. Господи, ну что бы она надела — потертый плащик, потерявший цвет? Не влезешь ведь в зимнюю любимую куртку — права Светлана, права, всегда надо чувствовать себя хорошо одетой.
Летели мимо Сапунова, мимо Холстов, а за Редькином — уже Сытово, и конец обдутому ветерком шоссе, такому синему в сером, но ясном свете дня. Там, у деревни, лежавшей у широкого разлива Рузы, шоссе кончалось, там и домишко-времянка стоял.
Промахнули лесок за Холстами. Зимина показала на широкий, вздутый горбом массив картофельного поля справа:
— Вот где тяжелые суглинки-то. А этот друг одно долбит: «Нет у вас тяжелых суглинков, есть средние и легкие на лесовидных, а тяжелых нету!»
— А ты пригласи его сюда осенью, когда будете картошку копать, — обронил Константин Иванович, уловив, о ком она, и сам же прыснул смешком.
— Его пригласи-ишь! — Людмила захохотала — возможно, представив, как тонул бы проектировщик в глине. А может, не считала нужным скрывать, что понимает, как задел Зимину его отъезд.
— Да пошли ты его! — тихо сказал Филатов, сидевший сзади Зиминой.
За Редькином открылись овсы, а дальше, за лесом — пшеница. И те и другие радовали плотностью и гущиной, но были покрыты десятками как бы светло-зеленых кратеров или озерков — словно кто-то гигантский и жестокий сигал в них сверху, валял и укатывал.
— Что дождь наделал! Завертел, положил, задержимся с уборкой — прорастет, — проговорила Зимина.
— Убере-ем, лишь бы посуху, — опять в затылок сказал Филатов.
И показалось ей, что солнце, глядевшее сквозь белые облака в синеве, обещает хорошую погоду.
Она оставила в домишке хлопотать Галину Максимовну, а сама с Филатовым и Людмилой повела гостей к Рузе. Леса по берегу тут не было, широкий разлив воды, в которую гляделись облака, всегда действовал на нее однозначно: она вдруг начинала чувствовать в себе присутствие еще какой-то женщины, вовсе не деловой, не одержимой заботами, а легкой, бездумной, смешливой, способной на немыслимые поступки и немыслимые выходки.