— Я вот говорю Ольге Дмитриевне, что бригадный подряд — он, конечно, способен возродить крестьянина, хозяина — очень это там красиво получается, само собой возникает, от обстоятельств, от условий… — Снова оживился Филатов. — Но у нее одно теперь: бригады на севообороте!
Ольга Дмитриевна проговорила уже совсем устало:
— Если хотите, Толстой, когда говорил о работнике, имел в виду, что работник должен иметь вкус к работе и быть дисциплинированным. Отсюда все. А коллективный подряд… Он сознания требует, нужен очень хороший экономист, чтобы все запустить, рассчитать, — у нас нет таких специалистов. Так ведь, да?
— А если я тебе найду его? — спросил Филатов в упор.
Она вздохнула, задержала дыхание на минуту и встала над столом, подсвеченная закатным лучиком:
— Все ничего, — сказала она, — только вот какого-никакого мужичонку бы — чтобы приехать домой, а он уже и чайничек на плиту.
И стояла такая ладная и женственная в красной крепдешиновой блузке, чуть раскрасневшаяся, чуть растрепавшаяся, все в том же ощущении собственной неистребимой молодости. И всем очевидна была ее игра и ее прелесть. Мужчины смотрели улыбчиво-преданными глазами.
— Уж какой-никакой не устроит, в первый же день даст промашку, — усмехнулась Галина Максимовна.
— А мы поправим, мы поправим, — сказала Ольга Дмитриевна со знакомыми всем властными нотками, и все покатились со смеху.
«Чего это я? — одернула она себя. — Уж не Константина ли Ивановича дразню?» И опять ей нравилось, что он был тут, смотрел умиленно, а она могла болтать чепуху, уверенная, что нужна ему всякая. Красив он, конечно, и представителен, но уши у него почему-то острые, как у зверя, а брюки широковаты по-стариковски, а притомившись немного, уже и ногу подволакивает. Все это еще недавно она романтически любила и пела ему под гитару на юге: «Мой викинг суровый, с внезапным мальчишеским смехом, я Леда твоя на ржавых, изъеденных морем камнях…» Она прислушалась — ничего, ничего не звенело в ней. Когда же все-таки отзвенело?
— Как ребята, как Лида? — спросила она и внимательно слушала пространный рассказ про взрослых уже девочек и внука, про жену, нервную, слабую, безрассудно отдающую себя внуку, к воспитанию которого у нее, конечно, талант и поразительное терпение.
Людмила тут же запела, дирижируя, подражая известному певцу, выступавшему на концерте по телевидению: «Кто важнее всех на свете? — На-аши дети, на-аши дети…» И даже совсем отяжелевший Неведомский прогудел: «На-аши дети».
Филатов, опустив крупные веки, улыбался. Вскинув глаза, он встретился взглядом с Ольгой Дмитриевной, и ласковое и как бы испуганное выражение их пронзило ее точно так, как тогда, после пожара, у Алевтины. Что это? Нет, нет, никаких иллюзий, какие уж тут иллюзии?
Людмила самозабвенно пела, размахивая руками, блестя голубыми глазами, белыми зубками — почему-то именно зубки и мелькающие десенки показались Ольге Дмитриевне вызывающими. И петь она сама не хотела.
Это уже никуда не годилось. И неожиданно, еще не успев обдумать, чем обернется ее предложение, словно торопясь предупредить что-то в самой себе, поставить преграду настигающему, крикнула Людмиле:
— Поедем осенью в отпуск со мной? Не люблю отдыхать одна. Укатим куда-нибудь в Ялту. Игорь Сергеевич, отпустите? — она имела в виду, главным образом, детей, заботу о них.
— А что? — округлила оценивающе глаза Людмила. — Наше кредо — «всегда»! — И были в этой бессмыслице уверенность и торжество. — К тому времени, надеюсь, разберемся с фермой?
Возможно, она говорила о своем бригадирстве, которое было ей в тягость. Или еще что-то бередило и мучило ее, как Зимину? Но она произнесла главное: ферма! И Зимина поняла, что наступила минута для разрешения мысли, возникшей там, в Сапуново. Уж не ради ли нее залучила сюда Неведомского? Сейчас не поручилась бы, что это не так.
Она не поднялась, не двинулась, но сказала значительно, отметая серьезностью тона все прежние разговоры:
— Дорогие шефы, добро за добро! Поможете построить коровник?
— Где, где, Ольга Дмитриевна, что ты имеешь в виду? — вскинулась Галина Максимовна.
— А вот в Сапунове. Ведь пропадает ферма. Куда переводить? Да пока и не стоит. Будем тут утверждаться.
— Вот это да-а!
— За что люблю Зимину — за риск! — сказал Филатов.