Солома овсяная мягкая, вся на корм пойдет. Пшеничную — ту запаривают, сдабривают патокой, прибавляют в нее концентраты и тогда уже кормят скот. А то еще соломой бурты картошки покрывают на зиму, засыпая сверху землей. В новом году картошку собирались в картофелехранилище положить.
Нет, Юрка не скучал. Ему на Алевтину-то взглянуть было некогда, не то что разглядывать красоток из журнала, налепленных на синих стенках (красотки в махоньких, даже плохо заметных купальничках — ну, Саша, — Юрка не ожидал от него!)…
В пять часов вечера привезли полдник. В машине грохот, стук рычагов, шум, пахнет разогретым железом, соляркой. А спрыгнул вниз — душно охватил хлебный запах: стога, и стерня, и ближние кусты, и дорога, и люди, и трактора — все потонуло в нем.
Шофер Буханкин из машины не вышел, поглядывал в окошко, подавал реплички — не получалось у них с Юркой контакта. А все потому, что с матерью Юркиной контакт у Буханкина установился веселый. Зайдет к ним домой, подсядет к Татьяне: «А хорошо — двое красненьких?» Красненький! Да разве мать сравняется с ним? Он же просто красный баран!
Юрий и не глядел на него, улыбнулся поварихе — Сашиной матери тете Вале, похвалившей его работу.
У подножия стога и расселись с мисками. Сегодня тетя Валя привезла Дениску, сынишку Суворовых, гостившего у нее, — Лена работала, а в садик Дениску возьмут только осенью, когда три годика минет. Мальчик сидел на примятой стерне в коленях отца, ел с ним из миски, а Суворова стояла над ними, умильно смотрела на сына и внука.
— Ты что же у отца-то ешь, ты отцу дай поесть, — сказал Юрка, подбирая макароны, — было весело оттого, что весь день проработал на стогомете не хуже Саши и что это видели и признавали и Алевтина, и тетя Валя, а может, и рыжий Буханкин, глядевший из кабины грузовика.
— Да он одну котлетку съел, ничего больше не стал, а тут, вишь, исть, — умиленно сказала бабка.
— Ты говорить-то умеешь? А ругаться умеешь? — спрашивала Алевтина, и в этот миг была заодно с Юркой.
— Еще как умеет! — похвалилась Суворова. — Налило надысь в колдобины, а он через дорогу направился. Слышим — ругается: «Вот черт, не перейду». И еще кое-что выговаривает, — подмигнула она.
— А он что, не мужик разве? Мужик русский и есть, — похвалил и Буханкин.
Юрке нравился Саша, а потому нравился и его мальчик, и, приглядываясь, он вдруг подумал, что и у него мог бы быть такой. «А что, хоть бы и от Женьки. У Женьки?» Он покосился на Алевтину — нет, не могла она слышать его мысли! Болтала, пересмеиваясь с Буханкиным, стянув пыльный платок, рассыпав черные волосы по плечам, отчего стала красивей и моложе.
Она живо и вопросительно поглядывала на Юрку, довольная, нахваливала стожок, словно Юрку хвалила:
— Свершим сейчас — будь здрав. Хорош положили! Вот бы отделением и работали: Редькинское отделение — и поля Редькинские, и механизаторы, и работники — с них и спрос. Бригадой или звеном поле какое с начала до конца убирали бы. А то гоняют по всему совхозу машины, бензин расходуют. Я уж намедни говорила Ольге Дмитриевне, говорит — пока такого указу нет. Все по указке живем…
Юрка подумал, что Алевтина так рассуждает потому, что хочет работать с ним, сблизиться, но она вдруг сказала:
— Я с Петром Рыжухиным как хорошо в том году работала, ан нет, опять разогнали.
«Все устраивает, надумывает, как лучше, что в доме, что в совхозе», — уже с неприязнью подумал Юрка. И чтобы не догадалась, ощерился весело:
— Саш, а жена как относится к энтим девочкам? В кабине-то? — мотнул головой в сторону стогомета.
— А она не видит. Надо же перебить синеву — все сине да сине — пусть что-то серенькое, — засмеялся Саша.
— Портретов навесил? Во, дошли, у всех в тракторах портреты! — восхитился Буханкин.
Они не заметили, как подъехал «газик», услыхал и только, когда встал за машиной, и, щелкнув дверцей, выскочила из него Женька. За нею вышел Филатов.
Юрий смешался, стал глядеть в землю между колен — первый раз сошлись они вместе с «того» дня: он, Алевтина и Женька.
Женька, обычно улыбчивая Женька, подошла скорыми шажками, хмуро, вприщур оглядывая мать, сидевшую рядом с Юркой, возбужденно блестевшую глазами.