Это было заявление, которое требовало четкого ответа.
Ответ Седоволосого был похож на тот, про который когда-то на Земле говорили: лапшу вешать на уши.
— Это правильная мысль, — улыбаясь, сказал он, — но по пути к нашей планете уже нет соседних планет, отклониться трудно: топливо. Мы летим прямо к себе. А вы — гости.
Эта «лапша» обладала качеством почти точного ответа.
— Можно тогда обойтись без планеты-посредника и просто выпустить нас. Прошу вас учесть, — сказал папа, — что я и мой сын считаем себя в противном случае пленниками.
— Это очень огорчает нас!
— Но тем не менее вы запомните нашу точку зрения! — сказал папа. — Что вы намерены сделать с нами сейчас, теперь?
— Это как вам угодно. Но как хозяева… нам было бы приятно пригласить вас с собой. Вы бы узнали нашу пищу, а потом — отдельная каюта, сон…
— Но они возьмут с собой кота! — нервно и впервые подал голос Лысый.
— Да, — сказал папа. — Но бояться нечего, раз мы рядом. Мы должны обсудить ваше предложение, должны остаться одни.
— Конечно, конечно. Вы свободные… люди. Не берите с собой ничего особенного, завтра мы прилетаем.
Капитан корабля политоров и его помощник открыли люк и спустились вниз. Папа «вежливо» включил наш прожектор, потом «глазки», закрыл (и на замки тоже) люк, и вскоре мы увидели какую-то, вроде гоночной, машину, но без колес, вероятно, на воздушной подушке, на которой эти двое быстро «уплыли» в глубь грузового отсека, и где-то там, вдали, раскрылась и закрылась за ними стена, тоже действующая по принципу диафрагмы фотоаппарата.
— Ты… что… ничего не видел?! — почти крикнул я, когда немного прошла оторопь.
— А что?! — Папа заметно напрягся.
— У этого, у Лысого, когда они повернулись и ушли, — глаз на затылке! Представляешь — глаз, третий! — Нет, я ничего не заметил, — сказал папа, явно сбитый с толку. — А как же тогда глаз капитана? Он же волосатый.
— Понятия не имею, — сказал я.
— Ну и бог с ним, с глазом, — вяло как-то сказал папа и тут же снова напрягся: — Давай, Митяй, отключи быстренько свою присоску (сам он при этом отодрал свою), неизвестно, вдруг эта штука записывающая. Теперь быстро иди сюда.
Мы оба подошли к пульту управления.
— Шляпы они, — сказал он. — Помнишь, как они управляли нашей скоростью, когда уже втянули нас в себя? Так что у них эта цивилизация, по крайней мере техническая, такая, что нам и не снилось. Но кое-что они прошляпили. Ты помнишь наш курс, каким мы шли до встречи с ними?
— Помню.
— Точно?
— Как дважды два. — Я назвал курс почему-то шепотом.
— А погляди на него теперь.
— Абсолютно другой!
— И он держится давно: забрав нас, они, вероятно, сразу легли на свой курс…
— Похоже.
— Так вот: на наших приборах и есть их курс, путь к их планете. Если они чего-то боятся, то тут-то они и прошляпили. Первое: запомни, как и я, этот курс намертво. Второе: никогда, ни под каким видом, что бы там ни случилось, — ты его не знаешь! Это приказ. Понял? Или эта их небрежность объяснима, — уже задумчиво сказал он. — Две пылинки внутри их цивилизации. Сдули нас — и нас нет, удар, укол, ихний лазер какой-нибудь — и мы уйдем в пустоту… Не знаю, правильно или нет я поступил?..
— А что такое?
— Видишь ли, когда мы оба поняли, что это корабль чужой и при этом — не стремится нас уничтожить, может, все же следовало дать сигнал на Землю, где мы и что с нами… Но у меня не было гарантии, что они не перехватят сигнал.
— Мама, — сказал я тихо. — Как быть с мамой?
Папаня обнял меня за плечи.
— Это — как гвоздь раскаленный сидит во мне, — сказал он. — Наши сигналы принимал Славин на пульте главного космодрома и передавал их потом на Каспий-один, маме. Но я, не знаю уж почему, под-подсознание, что ли, какое-то сработало, договорился с ним, что если сигналы от нас прекратятся, он должен регулярно ей звонить, что у нас все нормально. Но все же мы улетели на три недели всего, и когда они кончатся и мама вернется с Каспия, — вот тогда что делать? Пора начинать думать, как связаться с Землей. И ты думай. Сейчас это необходимость номер один.
— Понимаю, — сказал я. — Это дико сложно! А третий глаз!
— Да, — сказал он. — Третий глаз. Как только они появятся, я сразу же сброшу с приборов координаты их планеты, чем позже, тем лучше, больше будет уверенности, что это точно их курс, этих трехглазых. — Потом: — Беспокоят меня эти их «плееры». Зачем они им? Что — нас ждали?
— Ты хочешь сказать, что иная (не для нас, а для них) цивилизация существует, отсюда и «плееры»?
— Верно. Не обязательно наша!
7
Два главных политора были точны: за минуту до истечения названного часа в свете прожекторов «Птиля» открылась дальняя «диафрагма», и к «Птилю» покатила их машинка. Папа быстренько снял показания курса корабля на приборной доске и выключил прожектора, чтобы не слепить передние глаза наших «хозяев». После уже Седоволосый и его старпом поблагодарили за это и особенно за то, как мы «усмирили» нашего Сириуса. Папа успел сделать для него намордничек, ошейник и поводок. Оба они были просто потрясены, узнав, что у нас на затылке нет глаза, после мы закрыли люк «Птиля» и «покатили» на их машине. Открылась перед нами и сразу же закрылась эта их стена-диафрагма. Лысый остановил машину; мы были в ярко освещенном, полукруглой формы зале, где, правда, никого не было, а за десятком прозрачных дверец уходили веером вдаль длинные коридоры. Пока мы шли по одному из них, спускались на скоростном лифте, снова шли, потом поднимались и даже мчались на лифте горизонтальном, по просьбе Седоволосого мы «обменялись» именами. Капитана звали Карпий, старпома — Ол-ку. Ну, а нас так: папу — Мунлайт, а меня — Сан, это я успел встрять и таким вот образом назвать нас, затемнить правду, от балдежа, что ли, от нервов — не знаю, папе уже поздно было что-то переиначивать. Карпий, улыбаясь, прощебетал, что мы, наверное, любим все красивое, если одного из нас зовут Лунный Свет, а другого — Солнце: эти их хитрые машинки умудрились даже сделать перевод с английского.
— А Карпий и Ол-ку — ничего другого не значат?
— Нет. Аппарат передал вам только звучание, но не перевод, так как его и нет. Это просто звукосочетания. Имена.
— А почему у вас просто имя, — не унимался я, — а у Ол-ку через черточку?
— Видите ли, у нас за сотни веков образовались… династии разной старости, так? Мой род очень-очень древний, и все мужские имена моих прямых предков и потомков начинаются со знака «К», имена прямых предков и потомков менее древних родов могут быть разными, начинаться с любого знака, но обязательно через… черточку.
Весь разговор велся на ходу, и то, что спросил папа, он спросил, когда мы уже сидели за гладким элипсовидным столом, в каюте капитана Карпия:
— А что значит у вас понятие род? Как определить его древность, или его начало, если он менее древний?
— Видите ли, — сказал Карпий, — есть такие роды, как мой, что его древность и проследить почти невозможно.
— А как проследить возникновение менее древнего рода?
— Как бы это сказать, — похоже, Карпий даже нахмурился. — У каждого политора, мужчины или женщины, формально есть какой-то биологический род, но он как бы не в счет, если… Словом, есть или был какой-то политор, просто политор, ничем не примечательный, и вдруг он нечто совершает: раньше, например, — убил из лука на охоте сто ядовитых кольво (я поглядел на Сириуса, и, честное слово, он глядел на Карпия) или загрыз тысячу врагов… это в древности, конечно, а позднее, например, — открыл звезду или редкий металл, окончил с отличием Высшую школу наук, технициум. Или просто — деловой политор и скопил определенное богатство… Есть свод положений, когда проявивший себя политор считается зачинателем рода. Род Ол-ку, например, тоже достаточно древний.