— Ну, исходя из запасов вашего горючего, сначала мы закинем вас в космос. Да, я сам поведу звездолет.
— Уль Ир-фа, Орик, Пилли, Оли! — заорал я. — Пусть с нами летит не только Ир-фа, но и Рольт, и Латор, и Лата, и Мики, и… Можно, а? Причем в нужной точке вы отпускаете нас в космос, но мы не простимся, нет, мы полетим параллельными курсами на Землю, к нам в гости, ненадолго, а? Нет-нет, не спорьте! А, пап?!
— Очень, очень бы хотелось, — сказал папа.
— Видите ли, — Ир-фа был явно смущен. — Еще дней пять мы будем добивать отряды квистора. И скоро начнутся выборы нового правительства…
— Послушайте, уль Ир-фа, Орик, — сказал папа. — Я убежден, что выборы будут не раньше, чем через неделю, ведь так? Раньше будет подготовка, которая касается вас косвенно. Ведь вы же не будете лично проводить предвыборную кампанию, чтобы вас выбрали? Нет?
— Нет, — сказал Ир-фа.
— Ну и чудненько, — произнес папа сугубо женское словечко.
— Ох, — сказал Ир-фа. — Да я очень хочу к вам, но… Ситуация сложная, впервые в истории нашей планеты…
— Пора вновь связаться с Горгонерром, — сказал Орик. Раздался щелчок коммуникатора; квистор появился, и Орик сказал: — Уль Горгонерр. Вы узнали точное число политоров в убежище?
Горгонерр сухо назвал число, и Орик продолжил:
— Извините, наше подтверждение диверсии по телевидению было ложным. Ваш шпик был задержан, он и раскрыл нам уля Карпия, который предстанет перед судом. Наши гости — земляне, Пилли и моя дочь — живы. Прошу вас выйти, — сказал Орик в нашу сторону.
Смущаясь, мы вышли в комнату, где стоял коммуникатор. На какое-то мгновение мои глаза и глаза бледного худого Горгонерра встретились, невероятным усилием воли я не отвел взгляда, это сделал он, политор, который собирался убить меня, хотя и я, и папа были его гостями, и только потом, гораздо позже, я осознал, что, когда так прямо смотрел в глаза Горгонерра, я смотрел вовсе не в глаза человека, а в глаза инопланетянина, живущего от меня в неисчислимых миллионах километров и все же пожелавшего, чтобы я не жил, не существовал, как и Ир-фа, Орик, Пилли, Оли… его кровные по происхождению братья. У Горгонерра были враги не под боком, а во всей Вселенной, но тогда я об этом не думал, не вникал, не понимал.
— Все, — коротко сказал Орик. — Благодарю за информацию.
Откровенно говоря, мне не хотелось идти на зрелище капитуляции. При всей моей неприязни к Горгонерру и квистории, я не чувствовал в себе торжества от их сдачи, кроме торжества победы. Конечно, я абсолютно понимал всех политоров, которые хотели это видеть и слышать вживую, а не по телевизору, понимал каждой клеточкой своего мозга, да нет — души, но сам я отправился на это тяжкое зрелище безо всякой охоты. Почти разрушенная квистория, окруженная войсками повстанцев, выглядела страшной. Она была окружена четырьмя рядами стрелков, а уже за ними было выставлено прерванное в середине полукругом некое подобие огромных трибун, на которых размещался народ Тарнфила. Шагах в ста от выхода из квистории располагался комитет из двадцати политоров, рядом стояло с десяток больших летательных некосмических машин. Хоть один из двадцати членов комиссии почти обязательно знал сдающегося политора, а то и несколько членов комиссии сразу. Определялись качества вышедшего к сдаче политора, и он сразу попадал в определенную охраняемую машину. В комиссии были главные представители повстанцев: Сатиф, Ир-фа, Орик, а, Тул, а, Шарт, Рольт и другие, незнакомые мне. Я никак не мог рассмотреть, где была Пилли, вроде она должна была быть здесь, но, по-моему, не в ее характере было входить в комиссию, и не исключено, что ее особое душевное устройство, даже если она была сначала просто среди «зрителей», заставило ее уйти с трибун.
Фактически, когда началась капитуляция и первый политор со связанными сзади руками появился в дверях квистории и, обозреваемый огромной толпой, опустив голову, медленно прошел к комиссии, — рядом со мной были только Оли и папа.
От того, кто именно появлялся в дверях квистории и насколько народ знал его и как к нему относился, на что-то, может, и влияло, но процедура с каждым новым политором из «гнезда», когда он представал перед комиссией, была короткой: первая оценка комиссии могла считаться все же условной. Волны голосов политоров все время менялись, то тихие, то почти грохочущие, часто яростные и гневные.
Решительным толчком к моему уходу послужило внезапное событие: очередной политор вышел из двери квистории для сдачи, голову он держал низко опущенной, а руки — сзади, но внезапно он выкинул руки вперед, вероятно с оружием, но раньше, чем прогремел его выстрел, прозвучал другой (сработал электронный механизм), и политор упал замертво, неуклюже сползая и раз перевернувшись через плечо на ступенях квистории. В кого он хотел выстрелить? В кого-то в толпе? В себя?..
— Пап, — сказал я тихо. — Мы с Оли пойдем, ладно?
— Куда, куда это? — зашептал он, не понимая.
— Да никуда, прогуляемся, к дому, — сказал я.
— Почему? Что случилось? Что-нибудь случилось?
— Да я устал, и Оли тоже, боев-то нет, ты не волнуйся.
— Н-ну, идите, если… — Он ничего не добавил, только пожал плечами; уже уйдя с Оли, да и вообще много позже, я догадался, что папе, хотя он и был землянин, и сам никогда не воевал, и не пережил войну так, как ее пережили политоры, — ему, взрослому зрелому мужчине, акт капитуляции диких и злобствующих сил говорил гораздо больше, чем мне. Вдруг я увидел Финию.
— О! Уль Митя! — сказала она. — Уль Митя! Долгой жизни!
— Долгой жизни, Финия! — сказал я. — Финия, мы же с папой улетаем на Землю, навсегда, и дел много. А мы не могли бы сейчас с Оли попасть в клуб планирования, вдруг у вас есть ключи, а? Мы их вернем, честное слово.
— Да, да, конечно, — забормотала она. Поразительно, ключи от клуба были у нее с собой. Уже держа ключи в руках, я внезапно ощутил, что что-то с Финией творилось — что-то неладное. И, не желая перед полетом думать ни о чем плохом, я все же спросил, что с ней. На руках ее был ее малыш.
— Мой муж, а, Рук, там, внизу, — хрипло сказала она.
— С ним ничего не будет, Финия, — сказал я, почему-то убежденный в этом, а не просто для того, чтобы ее успокоить.
— Я знаю, я надеюсь, — сказала она. — Его просто… заставили. Главное, он не воевал, я знаю.
— Конечно, — сказал я. — Он ни в чем не виноват. Все будет хорошо, — говорил я, видя, как ей все же плохо и как она почти готова заплакать. Но она не заплакала, сдержалась. Только погладив ее по плечу и отойдя от трибун, я позволил себе связаться с Ир-фа и сказал ему о Финии с малышом и об а, Руке. Ир-фа не рассердился моему звонку, он сказал, что знает а, Рука, официанта, и знает, что он сразу же будет отпущен на свободу. Я еще раз извинился перед Ир-фа, и мы с Оли бегом бросились в нижний Тарнфил, лететь на машине в клуб. Мне не давала покоя мысль, что я уже все знаю про а, Рука, знаю, что он будет освобожден, а Финия — нет, и когда еще узнает. Пока мы с Оли быстро шли, у меня все время возникало желание вернуться к Финии, но именно ее гордость мешала мне: ни громко, ни шепотом я не смог бы сказать ей то, что узнал, и чего, возможно, не знали о своих близких политоры, стоящие рядом с ней.
И все-таки мне было неспокойно, и, когда я увидел быстро и низко летящего гелла, я замахал ему руками, как бы прося подлететь к нам. Он резко прервал полет, спустился на землю и тут же, поклонившись Оли, крепко обнял меня, хотя мы были незнакомы.
— Туда? — спросил я его, показывая рукой.
— Да, конечно, к квистории, опоздал вот, — сказал он.
— Очень большая просьба, — сказал я.
— Любая, — сказал гелл.
— Вы знаете Финию, жену а, Рука?
— Чемпионку, летательницу? Конечно.
— Она стоит на трибуне справа, у самого края прохода, ряду в третьем-четвертом. Шепните ей на ухо, совсем тихонечко, что я все узнал: а, Рука освободят сразу же.
— Передам, — сказал гелл. — Я слышал, вы с отцом улетаете?
— Да, — сказал я. — Очень скоро. Домой. На Землю.
— Я приду к космолету проводить вас, можно? — застенчиво спросил гелл, даже не думая о том, что вряд ли в толпе я его увижу.