Сопровождаемый оскорблениями, он совершенно разбитый, отправился домой.
22. Трудные вопросы
Родителей не оказалось дома, поэтому за утешением он опять пошел к бабушке Кломп. Хотя он уже не тот маленький мальчик, какой он был в начале войны, но у нее он все еще чувствовал себя, как в безопасной гавани. Как он ни любил отца и мать, они все равно не могли понять его так, как эта старая женщина.
Она сразу увидела, что случилось что-то необычное, но стала ждать, пока он сам заговорит.
Но Фреку было трудно найти начало.
Он был совершенно вне себя от пережитого там, около дома Салли. Противоречивые мысли смущали его. Страх двух братьев и жестокость остальных — это так мучило его. Но и ненависть, вспыхнувшая в его собственном сердце, напугала его.
Более всего его вывели из равновесия слова, которые сказал тот мужчина про Салли. Из-за этого он вдруг разрыдался. Ему стало стыдно, потому что он считал себя уже слишком большим для слез. Но он ничего не мог с собой поделать.
Бабушка Кломп не мешала ему. Поэтому какое-то время в комнате не было слышно ничего, кроме бурных всхлипываний и тиканья часов...
Пока часы не победили и его слезы не перестали бежать.
Он стал рассказывать о своей надежде на возвращение Салли. О своем посещении той улицы, где жил его друг. О своих воспоминаниях о том прекрасном времени несколько лет назад, когда он каждый день бывал в еврейской семье.
Он также рассказал о трусливом избиении и о бессердечном поведении взрослых, от которых он ожидал получить помощь.
— Знаете, я вспомнил забастовку трамвайных работников. Мы с отцом видели, как один немец пинал сапогами лежащего на мостовой лицом вниз еврея так, что бежала кровь. Это было так низко, так подло... А теперь они делают то же самое. Этот парень из “Юных штурмовиков”, он нас тогда предупредил, помните? Все его лицо было в крови. А младшего они тоже избили до синяков... Я мог бы их всех задушить, знаете!.. Если бы у меня был автомат, я бы их перестрелял... правда.
Фрек содрогнулся, и его губы снова задрожали, когда он это говорил.
— Мы такие же плохие, как фрицы! — выдавил он.
Он вновь вспомнил о том, что тот мужчина сказал про Салли и опять заплакал.
— Я рада, что ты помог тем двум,— сказала бабушка Кломп.— Твои отец и мать могут гордиться тобой. Если мы начнем наказывать детей за проступки родителей, то это будет совершенно несправедливо.
— Они были членами “Юных штурмовиков”, вот почему,— сказал Фрек.
— Потому что их родители состояли в НСП,— сказала бабушка Кломп,— Туда они брали с собой своих детей... Мои родители брали меня с собой в церковь, это было гораздо лучше, но я туда ходила вовсе не добровольно. Я только хочу сказать, что неразумно за это рассчитываться с мальчиками... Но, возможно, мы увидим еще больше несправедливых поступков...
— Один из этих мужчин — спекулянт, я его знаю,— запальчиво сказал Фрек.
Бабушка Кломп улыбнулась.
— И если бы у тебя был автомат, то он тоже уже был бы мертвым. Таковы мы — люди, Фрек.
Озадаченный, Фрек взглянул на нее. Она была права. Он хорошо понял, что она имела в виду.
Он сам испугался той безудержной ярости, которую почувствовал в себе там, на месте избиения.
Они немного посидели молча.
Его сердце волновал жгучий вопрос, который он почти что не осмеливался вымолвить. Может быть, потому что он боялся ответа. Но, наконец-то, он все же решился.
— Как Вы думаете, Салли когда-нибудь еще вернется? — спросил он хрипловатым голосом.
Она посмотрела на него серьезным взглядом.
— Я молюсь об этом, но я не знаю,— ответила она.
— Я тоже молюсь об этом,— сказал Фрек,— И я так надеюсь на это.
Он лежал в кровати, но не мог уснуть.
На улице было еще шумно. После освобождения на их улице так было всегда. Будто люди совсем не хотели спать, будто они решили наверстать упущенное во время темных лет войны.
Тогда вечером нужно было вовремя быть в доме. Уже в десять часов. А в последние месяцы войны уже в восемь часов. Если кто-то позже оказывался на улице, то по нему могли даже стрелять.
Люди всей страны и, особенно, Амстердама сейчас постоянно пребывали в праздничном настроении.
Каждый радовался. Хотя, как сказать...
Немцы, которых взяли в плен, естественно, не радовались. И люди, которые работали на захватчиков, тоже нет. И кто был членом НСП, конечно, тоже нет. Их разыскивали и сажали в тюрьму до суда.
Фреку, собственно, тоже бы радоваться, но ему это плохо удавалось.
Конечно, он был благодарен Богу, что война закончилась, но понимал также, что этим не были решены все проблемы.