— Фомич! — прикрикнул большеголовый и спрыгнул со стола.
— Медаль моя где? — раздался скрипучий голос из полена.
— Не брал я твою медаль! — в сердцах хлопнул себя рукой по коленке большеголовый. — И Акулька не брала. И вон Шайкин тоже не брал! Или брал? А, Шайкин?
— Глазырь, ты чего мелешь? — вскинулся одетый в простыню, нервно сдирая с шишковатого красного носа прилипший дубовый лист. — Мне-то зачем?
— А может, славе моей позавидовал? — полено встало на попа, и из него медленно проявился коренастый, широкий в плечах старичок в лапоточках и онучах, с заправленными в них серо-зелеными штанами с лампасами и чистенькой холщевой рубашке, перетянутой армейским ремнем с бляхой. — Я вот тебе очную ставку устрою!
— С кем, Фомич? С тараканами? Или мышь на допрос приведешь? Утомил ты уже всех своими следственными экспериментами.
— Цыц! — раздался грозный окрик Глазыря. — Я вас не за этим собрал. А для того чтобы сообщить наиважнейшее событие. А вы тут устроили — следствие ведут знатоки!
— Да излагай уже, — Акулька взмахнула подолом юбки и попыталась изящно сесть на табурет, но не рассчитала и промахнулась.
Шайкин язвительно захихикал, Фомич крякнул, глядя, как тощие Акулькины ножки взметнулись вверх.
— Ах, вы ж, аспиды! — накинулась на них Акулька, вскарабкавшись все ж на табурет. — Вот ни пирожка с мухами, ни компота из белены не получите.
— Цыц! — взревел Глазырь, но безуспешно. Ссора нарастала все сильнее. — Деревню нашу сносят, — негромко сказал он и уселся в углу на лавку.
— Что? Что? Что? — по очереди вскинулись спорщики.
— Ты что мелешь, Глазырюшка? — обеспокоилась Акулька. — Мухоморов переел? Как это сносят? Куда сносят?
— Провокация! — рубанул воздух Фомич. — Происки врагов!
— Может, из шайки его окатить? — Шайкин задумчиво посмотрел на Глазыря, словно прикидывая, с какого бока того окатывать.
Глазырь молчал. Троица потихоньку остыла и тоже расселась по лавкам.
— Утихомирились? Ну, тогда слушайте. Дорогу здесь будут строить. Фе… как ее, тьфу!
— Федеральную? — подсказал Фомич.
— Во-во. Ее самую. Аккурат через нашу деревню. Все равно в ней никто не живет. Три дома, два огорода.
— Как это не живет? А мы?
— А кому это интересно? Завтра технику пригонят и адьё! Сровняют наши печки-лавочки, да баньки…
— Да мы им! Да я! — загорячился Шайкин. — Ты ж помнишь, как я давеча нахала этого уконтрапупил? А чо он в баню с цепкой приперся? Мне-то по фиг, хоть крест, хоть полумесяц, хоть этот как его, все забываю…но порядок должон быть — пришел в баню — цепку сымай.
— А не тронул бы его, вот, может, и не снесли бы нас? — вскинулась Акулина. — Это ж надо — впервые за столько лет живые люди приехали, родные места навестить, а тут их и кипятком, и веником по голому-то. Вот и сбёгли, а то ж может, и прижились бы. Это ж Витенька был, внучок хозяюшки моей. Даром что десять лет носу не казал, но ведь приехал могилку навестить, а ты его выыыыгнал!
— Ага! Значит, я виноватый? А кто у жёнки евонной кольцо с камушком стырил? Ась? Камень-то цены немалой. Слышал я, как молодуха убивалась. А тебе и горя нет.
— Так, может, ты и медаль мою стырила? — Фомич подорвался с лавки. — Ну-ка, показывай, шо там у тебя под юбками?
Акулька от перспективы задрать прилюдно юбки оторопела и кинулась под защиту Глазыря.
— Ты мне тут полицейский произвол не устраивай. Я, как старший по званию…
— Не бывать, чтоб ты старше меня по званию был! Мой хозяин в полковниках ходил. И медаль у него за взятие Кенигсберга. А ты кто такой?
— Ой, да что там твой полковник! Мой тридцать лет колхозом руководил! Тридцать! Это тебе не хухры-мухры, а колхоз-передовик! А твоя медаль где? Нету? Ну и помалкивай.
— Так вот, значит, в чем дело. Вот кто мою медаль попёр! Ну, Глазырь, от тебя не ожидал. Завидуешь, что мой-то у людей всю жизнь в почете и уважении, а твоего как на пенсию спровадили, так и дорогу забыли?
— Ах ты, держиморда! Знаю я, за что те медали давали. Небось, в штабах пузо отращивал, пока простые люди в окопах ютились. И кем он там у тебя всю жизнь отработал? Читывали про ментов-оборотней, знаем-знаем.
— Ну, все! Сейчас я тебе устрою! — Фомич сжал кулаки и набычась пошел в атаку.
Но Глазырь опередил противника и прицельно треснул его кружкой по голове. Тот упал на пятую точку, по дороге зацепив Шайкина. На полу под ними мигом образовалась небольшая лужица, запахло прелым веником. Шайкин топнул пятками, и вода тонкой струей метнулась Глазырю в нос. Акулька взвизгнула, попав под ворох брызг, и дернула Шайкина за простыню. Раздался треск и Шайкин оторопело уставился на дыру, сквозь, которую торчал голый розовый пупок.
— Ты что надела, скаженная? — потрясенно прошептал он и громко хлюпнул красным носом. — Ты знаешь, сколько лет этой простыне? Ты знаешь, чья это вещь? Да, ты! Да, вы! Все! Уйду я от вас! Вот прямо щас уйду!
— Да и вали себе на здоровье! — Акулька выпятила тощую грудь. — Тоже мне расхныкался! Тряпку ему, вишь, порвали… да ей полы в пору мыть.
— На себя посмотри!
И тут входная дверь негромко скрипнула ржавыми петлями. Четверка спорщиков замерла и мигом рассеялась по углам.
В дверном проеме показалась размытая в сумерках фигура. Прогнулись щербатые половицы под чьим-то легким шагом. «Апчхи!» — звонко чихнул незваный гость и протопал на кухню — тесный закуток за печкой, отгороженный остатками ситцевой занавески. Раздалось шорканье, потом чирканье и вот из закутка выплыл яркий огонек, осветивший темную избу и молодое женское лицо.
— Ой, ну и пылища тут, — женщина капнула воском на стол и прикрепила свечу. Огляделась вокруг. Поправила волосы и нервно хихикнула: — Надеюсь, Витюша не увидит, а то решит, что я ку-ку.
Она подошла к печке, провела рукой по треснувшей старой побелке, постояла в молчании, потом поставила рядом с железной дверцей небольшую плетеную корзину, и сама присела рядом на пятки.
— Домовой-домовой, пойдем с нами в новый дом, будешь там хозяйничать, за порядком глядеть, молочко пить, сладости есть, с нами шутить, с нами жить-поживать, добро всяческое наживать, — нараспев проговорила она. Помолчала, почесала нос. — Не знаю, есть ты, нет ли. Бабушка говорила, что есть. А бабушка у меня мудрая была. Травы знала и заговоры всякие. Я вот, дура глупая, не училась у нее. Теперь жалею. Дом мы с Витей в хорошем месте купили. Да только все порядка нет. То крыша потечет, то трещина пойдет по стене. Вот я и подумала, может, это оттого, что хозяина в доме нет, домового? Если ты есть, пойдем со мной, батюшка-домовой. Тебе у нас хорошо будет. У нас и банька есть. И банника можешь взять или еще кого. В нашей деревне домов-то много, есть где поселиться. Вот я тебе тут гостинцев принесла, мне бабушка-то говорила, что домовые любят штучки разные блестящие, да тряпочки. Ну, уж не обессудь, если не угодила… Тьфу, что я несу, что несу, — женщина громко рассмеялась и потрясла головой.
На дворе раздался рык мотора.
— Танюха! Тань! Ты где там застряла? Подай ключ разводной. Он в багажнике где-то…
Женщина вскочила и выбежала за дверь.
— Чё это? — раздался громкий шепот. — Эт чё?
Корзинка накренилась, раздалось шебуршание.
— Ой, ленточка! — воскликнула Акулька. — Пуговичка! Бууууусики! Оу!
— Цыц! — Глазырь встал рядом с корзинкой. — Положь на место! Продолжаем заседание домкома. На повестку ставлю голосование — кто за переезд?
— Глазыречек, да кто ж против-то будет? Дураков нема. Да ведь, Шаечкин?
— Ну, так-то оно, конечно, — Шайкин тоже проявился и заглянул в корзину. — И банька, говорит, есть. Так оно, может, и ничего? А, Фомич? Ты как, Фомич?
— Ну, вас звали, вы и езжайте. А мы уж, как-нибудь сами перебьемся, — буркнуло полено.
— Куда это мы без тебя поедем? Столько веков, почитай вместе, а тут одного тебя бросим? Ты это — кончай дурить.
— Не поеду. Вас звали, вы и езжайте!
— Она ж сказала, всех заберет, сколько есть. Выберешь себе дом по нраву. Будем, как и раньше в гости захаживать.