– Да эти шлюпки тоже не всегда спасают, – сказал я, – они тоже иногда тонут. Я сам такое видел.
– Надо же.
– А ты знал, что с каждым годом уровень воды в море увеличивается на сантиметр?
– Нет.
– А ведь так оно и есть.
– Ну, тогда надо запастись резиновыми сапогами.
– Как у Даниэля Непромокаемые Сапоги.
– Чего-чего?
– Телепередача для детей, шла в восьмидесятые.
– Ты что, смотрел в восьмидесятых детские передачи?
– А что, надо было что-то другое смотреть?
– Вообще-то нет.
– Даниэль из одной волшебной страны льет на сапожки литры воды, – запел я, – воды, парафина и канистру бензина, и сапожки всегда аккуратны, чисты.
– Я смотрю, я многое упустил.
– Ты даже и не представляешь сколько.
Мы пару секунд помолчали.
– Ну а группа как? – спросил я. – Вроде как дела в гору идут? Ваши пластинки хорошо продаются?
– Ясное дело, – ответил Йорн, – мы новый альбом записали. После Рождества поедем в турне.
– Куда, в Америку?
– В Америку, Европу, Азию. По всему миру.
– Рад за тебя.
– Хочешь, поедем с нами, будешь звукооператором.
– По-моему, не особо хорошая идея, – ответил я, и мы рассмеялись. Запустив руку в карман куртки, Йорн вытащил оттуда диск и протянул мне:
– Это тебе.
– Спасибо, – ответил я и посмотрел на диск. «Перклейва. Self-sufficience Please!»[105] Я немного повертел его в руках, а потом положил в карман.
– Кстати, я тебе верну те пятнадцать тысяч крон.
– Да они мне больше не нужны.
– Как знаешь.
– Мы же услышали, как ты поешь. Это, пожалуй, того стоило.
– Правда?
Я улыбнулся.
– Ага, – ответил он, – с какой-то чокнутой точки зрения – да.
Я еще раз, по просьбе желающих, спел песенку про Даниэля и сапоги, а потом рассказал, как в последний вечер на Фарерах пел «Forever Young». Йорн, старый фанат «Альфавилль», заулыбался:
– Именно из-за этой песни я и основал группу. Из-за «Forever Young».
– Знаю.
– И еще из-за «Big in Japan». Я ее просто обожал.
– Ну, будем надеяться, ты им скоро станешь.
– Кем?
– Великаном в Японии.
– Ага, вот увидишь.
Апрель. Того и гляди наступит лето, оно уже делает первые попытки.
Я смотрю на часы.
Сейчас?
Возможно.
Почему бы и нет?
Я выхожу в коридор, иду мимо открытой двери в комнату Якупа. Ему двенадцать лет, и на кровати по-прежнему спит пара плюшевых мишек, но не пройдет и года, как их спрячут, а на их место придут другие, более взрослые вещи. Он уже завесил стены картинками и рисунками, газетными вырезками, плакатами незнакомых мне музыкантов и фильмов, ну, за исключением «Перклейвы» – этот огромный постер ему подарил Йорн, и все друзья Якупа зеленеют от зависти. Я надеваю кроссовки, спускаюсь по лестнице, открываю дверь и иду к почтовому ящику, все как обычно, я всегда немного радуюсь, когда достаю почту.
Я открываю дверцу ящика и заглядываю внутрь.
В ящике лежит письмо.
Такое очень редко бывает.
В основном одна реклама.
На этой неделе скидки на бытовую технику.
А на прошлой предлагали две упаковки мясного фарша по цене одной.
Талончики, по которым можно бесплатно получить пакетик растворимого супа.
Пылесосы. Электродрели. Летняя одежда. Машины зарубежного производства. Дома.
Однако сегодня в ящике лежит письмо.
Я достаю письмо, несу его в дом и выхожу по коридору в маленький садик. Становится теплее – я это в последнее время замечаю, будто что-то сдвинулось с места, а воздух стал мягче и нежнее. Я наконец вылез из зимних сапог и обул голубые кроссовки. Я стою в саду, посреди цветов – прижавшись друг к дружке, их всходы теснятся в кадках и ящиках – и смотрю на конверт. «Авиапочта. Карибы». Почтовый штемпель Гренады. Я надрываю конверт и вытаскиваю письмо, раньше писем не было. Читая, прикрываю бумагу рукой, чтобы дождик не размыл чернила, и если посмотреть со стороны, с Луны, например, или, если хочешь, из космоса, то сначала увидишь планету, которая крутится вокруг собственной оси и тянет за собой тучи и дождь, под ними увидишь море и сушу, огромные участки суши – на первый взгляд она кажется необитаемой, но на самом деле перенаселена, а если еще приблизишься, то видны становятся огромные постройки, города, затем – более мелкие предметы, машины и дома. Становится ясно, что во многих странах идут войны, а в других местах люди живут обычной, повседневной жизнью. Ты увидишь, как они дерутся, обнимаются или бросают друг друга, а когда до поверхности останется метров сто, ты увидишь почти незаметного человечка, который боится стать заметным. Он стоит возле клумбы с тюльпанами с письмом в руках, стоит посреди сада, прямо на земле. И пока он читает, кожа его покрывается загаром, последние недели выдались дождливыми, а тучи, приплывшие из Селлафилда, висят над городом, где он живет, но сейчас они расступились, он вчитывается в строки, затем кладет письмо обратно в конверт, сгибает его, убирает в задний карман и возвращается в дом. Он поднимается по лестнице, открывает дверь, входит, а когда дверь закрывается, о нем уже позабыли, но это не важно, потому что он – совершенно такой же, как и ты. Он тоже пользуется стиральным порошком без красителей, тоже смотрит «Мелоди Гран При» и до вечера следит за голосованием. Он тоже ждет осенних скидок на авиабилеты. В очереди в магазине он стоит за тобой, он – один из сорока пяти процентов согласных или несогласных в еженедельных опросах на разные темы, о существовании которых ты вообще не подозревал. По велосипедной дорожке ты возвращаешься домой с работы – его машина будет тридцать седьмой в колонне.