А затем я решил, что так продолжаться не может.
Решил, что мне надо идти.
Поэтому я иду в гостиную, ко всем остальным.
Переставляя ноги.
«Джонни Уокер».
Я прошел на кухню, старую фабричную кухню на Гьогве. Первым я увидел Хавстейна. Он стоял у разделочной стойки, все такой же тучный, как я запомнил его с первых проведенных здесь часов – и было это много дней, а может, и недель назад. Сейчас он стоял и резал помидоры, тут мы в первый раз едим помидоры, они жутко дорогие, и в магазинах здесь очень мало овощей, чтобы достать их, надо ехать в Торсхавн. Хавстейн пританцовывал, да еще и напевал себе под нос. Из гостиной доносились «Кардиганс», из колонок рвался голос Нины Перссон и овации слушателей. Когда я шагнул на кухню, Хавстейн меня заметил. Отложив помидоры и нож, он раскинул руки, подошел ко мне и крепко, по-фарерски, обнял. Я сильно сбавил в весе, поэтому прямо-таки утонул в его объятиях. Потом он подтолкнул меня, и я двинулся мимо большого обеденного стола, распахнутых окон с видом на море и слепящее солнце. Помню, было холодно, но погода тогда впервые установилась сносная, тучи почти рассеялись, и я увидел, каково здесь на самом деле при дневном освещении. Увидел вздымавшиеся тупые, практически округлые горы, вокруг ни единого деревца, зеленая трава ковром стелилась по горам и холмам, напоминая мне о маленькой модели железной дороги, которую отец хранил в подвале и на которой крошечные горы были покрыты войлоком. Два цвета – вот и весь вид из окна. Зеленый и голубой. Голубое небо. Голубое море. Зеленая земля. Хавстейн втолкнул меня в гостиную, большую комнату, где я провел первый вечер, когда приехал. Сейчас прямо посреди гостиной неумело танцевали две девушки, абсолютно не попадая в такт мелодии. Увидев меня, они прекратили танцы и подбежали ко мне. Если собрать все объятия за прошлый год, то их будет меньше тех, которыми меня наградили в тот момент. Я утопал в волосах и руках, а пахло от них очень приятно – духами, травой и мягкими шампунями.
Вот так мы и познакомились.
С Анной.
И с Эннен.
Так я наконец-то узнал Хавстейна.
В тот день было положено начало.
В тот день я начал ходить.
Помню, я позавтракал. Апельсиновый сок. Бутерброды. Аппетит ко мне еще полностью не возвратился, но теперь дела шли уже значительно лучше, я съел бутерброд, запил его соком, как же давно это было. Я не особо много разговаривал, говорили остальные, я только отвечал на вопросы. Потом съел еще бутерброд, отчего мне сразу стало легче. Еще спускаясь по лестнице, я боялся, что за мной будут непрерывно наблюдать, но за завтраком я заметил, что этого не происходит. Пациентом я не был. И ни на что не пригодным довеском тоже не был. Лишним я себя не чувствовал. Я был на своем месте. Так мне казалось. Меня будто ждали здесь.
Мы вместе позавтракали. Окна были открыты, и из них тянуло. Остальные разговаривали со мной по-датски или по-норвежски, на каком-то смешанном языке, фарерско-датском, и я понимал их, мы нашли общий язык, а когда мы поели, Хавстейн поднялся в свою комнату и вернулся оттуда с биноклями в руках.
– Готов? – спросил он меня.
– К чему?
– К поездке.
– Куда?
– Куда-нибудь. Ты же не вечно будешь взаперти сидеть, правда?
Девушки захихикали, но Хавстейн шикнул на них.
– Не буду, – смутившись, ответил я, а потом поплелся наверх за курткой.
В тот день мы объехали все Фареры по прорезанным в горах дорогам, исколесили острова вдоль и поперек. У Хавстейна была красная «субару», вся проржавевшая от ежегодных двухсот восьмидесяти дождливых дней. Вела машину Эннен, рядом с ней, на переднем сиденье, сидела Анна, а мы с Хавстейном уселись сзади. Через горы мы поехали на запад, до Эйди, где свернули в сторону, остановились на маленьком плато у разворота и вышли. Здесь, на вершине, региональное управление распорядилось поставить подзорную трубу, бесплатный стационарный телескоп, я повернул его к морю и взглянул в него. Было почти видно Америку, наверняка это была она. А потом я повернул телескоп к суше и направил на западную оконечность Стреймоя, где в море вдавались две большие острые скалы.
– Это Рисин и Келлингин, – сказала Эннен, указывая на скалы. – Тролль и ведьма, – добавила она по-норвежски с таким забавным акцентом, какого я никогда прежде не слышал. – Самые популярные туристические символы. С тех пор, как люди заимели фотоаппараты, каждый дурак, который приезжает сюда, считает своим долгом их щелкнуть.
Я уставился на скалы, практически отполированные блеском фотовспышек, и, как и полагается туристу, начал пялиться по сторонам. Затем мы поехали вниз, до Ойрабакки, а потом перебрались с Эйстероя через мост на Стреймой, и дальше, до Торсхавна, вдоль подножия гор, по ровным дорогам, мимо поросших травой холмов и темно-коричневых скал. Мы будто двигались по зеленой пене, по Морю Сырости, лишь изредка нам встречались небольшие деревеньки, большие и маленькие группки домиков, выкрашенных в разнообразные цвета, с синими, розовыми, черными и ярко-желтыми стенами. Население таких деревенек составляет от сорока до пятисот человек, в каждой обязательно есть церковь, а при выезде – автозаправка «Статойл» и грязноватое кафе, где все желающие могут присесть на стул из кожзаменителя и съесть французский хот-дог за десять крон. А время от времени над покатыми вершинами круглых гор вспархивают стайки птиц – чаек и тупиков, а потом, паря прямо над самой поверхностью воды, они исчезают в изгибах заливов. И еще овцы. Овцы. Овцы. Овцы в горах.