Кивнув, я ответил, что больше мне ничего не потребуется.
— Так ты приедешь на выходные? — поинтересовалась мама.
— Конечно.
Снова объятия.
Проехав по Сеехюсенсгате, я свернул возле стадиона, где игроки «Викинга» приседали перед тренером, а потом выехал на Мадлавейен, откуда взял курс на юг, к Йерену. Шел дождь. Хорошо вот так проехаться. Сидишь один в машине, слушаешь полузабытые песни по радио и порывы ветра, никогда не попадающие в такт музыке, смотришь, как на пути к Вархаугу и побережью во все стороны убегает земля.
Этот летний домик появился у нас, когда мне было четырнадцать. Дедушка тогда переехал в дом престарелых, и мы стали называть это место «наш летний домик». На самом деле это был обыкновенный дом, и, насколько мне известно, дедушка прожил в нем большую часть своей жизни. Стены впитали бабушкин и дедушкин запах, который никак не удавалось изгнать, запах стариков, которые, сидя в креслах, с удовольствием глядели в окна на валуны, землю, волны и непогоду. А когда дедушка выходил по утрам за газетой, ветер трепал его волосы.
Ветер на Йерене сильный. Сильнее, чем кажется. Прежде чем пойти куда-нибудь, надо сперва твердо решить, куда собрался, а потом нагнуться и двинуться ветру навстречу. Это почти как жить в аэродинамической трубе или пытаться противостоять гравитации. Я представлял, как в ожидании хорошей погоды земледельцы привязывают коров, приколачивают крыши и цепляются за стулья. Когда я был маленьким, мы приезжали сюда каждое лето и мы с дедушкой, поплотнее застегнув дождевики, отправлялись гулять. Ветер дул прямо в лицо, а когда я начинал капризничать и проситься домой, дедушка говорил, что я должен гордиться такой непогодой.
«Почти всем известно, Матиас, что все угри, выловленные в Европе и Америке, родились в Саргассовом море. И почти никому не известно, что все ветра мира рождаются здесь, прямо в этом месте».
В этом я никогда не сомневался. Вроде как не пристало мне сомневаться в том, что говорит дедушка, пусть этим занимается кто-нибудь другой. А потом он, положив мне на голову руку, поворачивал меня против ветра, и мы, словно старые морские волки, двигались к Северной Атлантике, где смотрели, как корабли с удивительным грузом плывут в удивительные места, и дедушка называл меня маленьким Христофором Колумбом, хотя где-то в глубине души он, должно быть, понимал, что ничего особенного мне в жизни не открыть.
Выходя из машины и перетаскивая вещи к двери домика, я сгибался под ветром. Потом я отыскал ключи, открыл дверь и зашел внутрь, впервые за последние десять лет. Воздух был спертым и пыльным, мама с отцом теперь сюда редко приезжали, у них находились другие дела. Отдернув шторы, я распахнул окна, впустив внутрь дождь и свежий воздух. Шторы колыхались, а я начал выкладывать свои вещи на маленький письменный столик, потом поставил на пол ящик с книгами и отнес продукты на кухню. Я раздумывал, не позвонить ли Йорну прямо сейчас. Следовало бы позвонить, сказать, что я вернулся домой, что я по-прежнему старина Матиас, возможно, мы бы встретились, выпили бы по бутылочке пива, я мог бы заехать к нему в Ставангер и мы бы перевели часы на год назад и что-нибудь бы придумали.
Однако звонить я не стал. Я был трусом. Сидя у окна, я собрал с подоконника дохлых летних мух, потом, пересев на диван, просто пялился в стену, затем отыскал в ящике с газетами старый кубик Рубика, собрал три стороны, а еще через полчаса и четвертую собрал. Включил радио. Сообщение для рыбаков. Ненастье на западных банках, всем рекомендуется морская походка. Пытаясь сделать хоть что-нибудь полезное, я сварил кофе, но так и не выпил его. Вытащив из ящика свои старые книги про космос, я сложил их аккуратной стопкой на столе в гостиной и пошел на кухню варить макароны. И тут меня осенило. Не знаю почему, но именно в тот момент я вспомнил о нем.
О Софусе.
Я так и не нашел времени, чтобы приехать к нему в Торсхавн, и писем не писал, как обещал. А вдруг он беспокоился, что со мной что-то случилось? Или возможно, забыв обо мне, нашел новых друзей среди соседей, может, у него и девушка появилась?
Адрес у меня был. В записной книжке, купленной в Клаксвике. Пока варились макароны, я отыскал ручку и бумагу на полке, которую мы с отцом сколотили световой год назад. Сев за кухонным столом, я начал есть и писать одновременно.
Не важно, о чем именно я писал, в основном я рассказывал, почему решил уехать на лето домой, и объяснял, что иногда такое полезно — надо просто вернуться к началу, хотя за это и не платят. Написал — надеюсь, что у него все в порядке и что он нашел новых друзей. И опять обещание. Я пообещал, что вернусь и приеду к нему в гости. Осенью. Возможно, ждать осталось не долго.