Ты меня помнишь?
Можешь представить себе мое лицо?
Ведь хуже меня почти никого не было. Я был обычным.
Меня почти никто не замечал, ведь верно?
И я, вероятно, был счастливейшим из твоих знакомых.
Потом один за другим пришли остальные сотрудники, мы коротко поздоровались, по утрам все мы были не особо разговорчивы, остальные еще до конца не проснулись, только-только встали и мыслями пока еще оставались дома. Они окончательно придут в себя только к обеду. Мы разошлись, составляя букеты, делая венки и пробуждая к жизни сад.
Ближе к полудню я загрузил машину и поехал развозить заказы — в основном венки для похорон. К вечеру, когда проходят процессии, флаги по всему городу уже приспущены, темные костюмы очищены от пыли, а те, кто собирался произнести речь после священника, сжимают в руках листочки с неловкими словами прощания. Потом они сидят за столом на поскрипывающих стульях в ожидании того момента, когда с последним прощанием будет покончено и можно будет уйти. Среди заказов были и букеты с написанными шариковой ручкой пожеланиями вроде «успехов на новой работе», «поздравляем с шестидесятилетием», «выздоравливай», «люблю тебя». На записку можно заранее и не смотреть — когда заходишь в дом, сразу ясно, по какому случаю букет. Ты видишь людей в засаленных халатах и с темными кругами под глазами или радостных девушек, у которых сегодня второй рабочий день на фирме, в которую их наконец-то приняли, слышишь «ура» в честь юбиляров. В одном доме меня однажды пригласили выпить кофе — хотя я в тот раз прочитал открытку и в ней были соболезнования. Я зашел следом за открывшей мне женщиной, которая взяла цветы. Она, очевидно, была матерью семейства. Шмыгая и утирая рукой нос, она провела меня в гостиную, где все остальные члены семьи сидели опустив головы вокруг стола, на котором стоял маленький гроб. В комнате витал дух детской смерти. Я, в одних носках, остановился немного позади и стал смотреть на семейство. Мне налили кофе, я молча выпил, а потом они вытянули из меня речь. Я так и стоял в одних носках перед родителями, которые только что потеряли дочь, а затем ее отец — он выглядел на несколько лет младше меня — поднялся, подошел и слегка приобнял меня, а за ним, как по сигналу, поднялось все семейство и прошагало ко мне. Меня, разносчика букетов, обняли по очереди все члены этой чужой семьи, а их был не один десяток. Я чувствовал их объятия через куртку, их пальцы сжимали ткань, а когда я через несколько минут ушел, никто из них не обернулся. Осторожно прикрыв за собой дверь, я сел в машину. Куртка была влажной, я сам — несколько растерян. С тех пор я решительно отказывался, когда меня приглашали зайти, и никогда не переступал порога. Отказался и тогда, когда мне открыла девушка в одном нижнем белье, которой исполнился 21 год. Она купила себе новую квартиру в Воланне и устроила по этому поводу вечеринку. Цветы ей послал отец, девушку переполняла радость, и жизнь ее была прекрасна. Однако я остановился на пороге: в том доме мне тоже было не место. «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Пару часов спустя я вернулся в магазин на Хинне. По-прежнему лил дождь. Поеживаясь, я забежал в магазин и сел. Начальник, Карстен, сидел за стойкой в клеенчатом фартуке и обрезал розы.
— Хорошо, что дождь пошел, — сказал он, не поднимая головы.
— Наверное.
— Будем надеяться, так и дальше будет.
— В смысле — дождь?
— Ага. В саду так все высохло, поэтому чем больше воды, тем лучше. Одновременно и жара и дождь — это лучше всего.
Гавайи. Этого ему хотелось. Тропический климат. Клуб «Тропикана». И в сад выходить в москитной сетке.
Не успел я ответить, как он спросил:
— Много заказов сегодня было?
Я рассказал, куда ездил, какие заказы развозил и что больница больше не будет с нами работать. Стул под ним скрипнул, он отложил цветы и уставился в столешницу.
— Да.
— Да?
Воцарилась тишина. Только новости по радио. Сербия в огне.
— Нет… плохи дела.
— В Косово?
— В магазине.
— Сегодня же вторник, — сказал я.
— Ты о чем?
— Сегодня вторник, а по вторникам почти ничего не происходит.
— Не знаю, Матиас.
На нем была голубая рубашка с пальмами. Под тяжестью кокосов листья свисали вниз. «Дела идут не очень-то хорошо». Он снова взял цветы и принялся за работу. Я прошел в комнату отдыха, включил кофеварку, сел и стал слушать, как вода шипит в фильтре. Потом кофеварка всхлипнула, требуя новой порции воды, и затихла. Кофе сварился. Я выключил кофеварку, вылил из термоса старый кофе — термос был почти полный — и налил новый. Ожидая звонка, я уселся на стул. Должна позвонить Хелле. Она обычно в это время звонила. Наверное, еще рановато. Я взглянул на часы. Четверть третьего. Так и есть, рановато еще.